Дети с улицы Бузотеров
Шрифт:
— Я играю в маленькую овечку, которая пасется в лесу и ест листья, — сказала она.
Вдруг прилетела какая-то птица, и Лотта сказала ей:
— Ты, пожалуйста, ешь мои оладьи, главное, чтоб их не съели Юнас и Миа Мария.
Хотя птица оладьи вовсе не хотела; а мы с Юнасом сильно проголодались! Тогда я протянула руку к Лотте и сказала:
— Подай мне милостыню!
И тогда Лотта дала мне оладью, от которой она уже откусила. Я посыпала оладью сахарным песком и положила сверху джем. И хотя оставалась только половинка оладьи, она была очень вкусная. Юнасу тоже достались оладьи от Лотты, когда он сказал: «Подай мне милостыню!» — потому что Лотте нравится, когда хоть чуть-чуточку дурачатся. В конце концов мы съели все оладьи Лотты, и тогда она сказала:
— Теперь оладьи-листья кончились. Теперь будем есть просто зеленые листья!
И она нарвала полный кулачок зеленых листьев и потребовала, чтобы мы их ели, но Юнас и я сказали, что мы сыты.
— Ничего! Если с сахарным песком и джемом, то пойдет, — сказала Лотта.
И, посыпав зеленые листья сахарным песком и намазав их джемом, она съела листья.
— Берегись! Смотри, нет ли в листьях какого-нибудь червяка, — сказал Юнас.
— Пусть червяк сам бережется, — возразила Лотта.
«У этой малышки столько идей!» — говорит дедушка.
Подумать только! Вот, например, что случилось на следующей день в воскресенье, когда у нас на обед была салака, а потом рыбные фрикадельки, хуже которых для Лотты ничего нет. Погода была такая прекрасная, а в таких случаях бабушка с дедушкой всегда едят в саду за столом, который стоит под самым высоким деревом, какое там только есть. И все мы вместе сидели за столом — бабушка и дедушка, и мама, и Юнас, и я; однако Лотта играла с кошкой и не шла к столу, хотя мама много раз звала ее. В конце концов она пришла и, когда увидела салаку, сказала:
— Салака в воскресенье? Фи, фарао!
Тут мама так на нее рассердилась! Ведь она тысячу раз учила Лотту, что нельзя говорить «фи, фарао!», так как это чуть ли не бранные слова. И значит, «фи, фарао!» не только «фи, фарао!», но еще и «черт побери!». И мама заявила, что если Лотта еще хоть один-единственный раз скажет «фи, фарао!», она больше у бабушки с дедушкой не останется, а вернется домой в город.
И Лотте не позволили с нами обедать только потому, что она опять так сказала, и тогда она стала бегать по всему саду и непрерывно кричать, пока мы ели.
Потом ей пришлось одной сидеть за столом, но она не ела, а только кричала. Мама прогнала нас с Юнасом и сказала, чтобы мы шли играть, так как Лотте надо побыть одной, пока она снова не станет послушной девочкой-паинькой. Но мы остановились за углом и смотрели на Лотту, которая все кричала и кричала. И под конец она смолкла. Однако только потому, что ей снова пришла в голову одна из ее чудных идей. Она взяла салаку, лежавшую на тарелке, подошла к бочке под водосточной трубой и сунула салаку в воду. Тут как раз пришла мама и увидела, что она делает, а Лотта вдобавок сказала:
— Фи, фарао! Пусть салака хоть немножко поплавает!
— Лотта, помнишь, что я тебе говорила? — спросила мама.
Тогда Лотта кивнула и пошла в дом, а вскоре снова появилась со своим дорожным чемоданчиком в руке. А из чемоданчика торчал поясок, который волочился за ней следом, когда она шла. И все мы — и мама, и бабушка, и дедушка, и Юнас, и я — смотрели на Лотту, собравшуюся уезжать. Она подошла к бабушке с дедушкой, сделала им книксен и сказала:
— Я уезжаю домой к папе, потому что он гораздо добрее мамы.
Она не попрощалась ни с мамой, ни даже с Юнасом и со мной. Мы смотрели, как она идет, а следом за ней волочится поясок. Но, спустившись вниз, к калитке, она остановилась и довольно долго стояла совершенно молча. И тогда мама подошла к ней и спросила:
— Ну, малышка Лотта, ты уже не едешь?
И тогда Лотта ответила:
— Да, но… мама, не могу же я, — фи, фарао! — ехать одна в поезде!
И тогда мама взяла Лотту на руки и сказала: пожалуй, лучше Лотте остаться, потому что все мы очень огорчимся, если она уедет. И Лотта повисла на шее у мамы, и плакала, и не желала разговаривать с Юнасом и со мной, хотя мы хотели утешить ее и поцеловать.
Но вечером, когда мы легли спать, бабушка пришла к нам и стала рассказывать разные библейские истории и показывать картинки из красивой Библии. А на одной картинке был изображен некто по имени Иосиф. И бабушка сказала, что Иосиф получил красивый-прекрасивый перстень от фарао — фараона Земли Египетской.
И тогда Лотта сказала:
— Ай-ай-ай, бабушка, что ты такое только что говорила?
Но сама Лотта больше почти никогда не произносит «фи, фарао!».
У ЛОТТЫ «НЕЧИСЛИВЫЙ» ДЕНЬ
Однако почти самое занятное, что есть у бабушки с дедушкой, — это игрушечный домик, в котором играли еще мама и ее сестра Кайса, когда были маленькими. Домик красный и стоит в углу сада, и туда ведет узкая маленькая тропинка, а перед домиком лужайка, где растут маргаритки. В домике стоит белая мебель — стол, и стулья, и шкаф, а в шкафу кукольный сервиз и маленькая сковородка для оладий, и игрушечный утюжок для кукольных платьев, и маленький графин со стаканчиками для сока. В игрушечном домике живут куклы мамы и тети Кайсы. И еще там есть табуреточка, на которой сидела бабушка, когда была маленькой. Подумать только, неужели табуретки могут быть такими старыми!
Однажды, когда мы были в гостях у бабушки с дедушкой, мы играли в игрушечном домике. Мы играли в «дочки-матери». Юнас был папой, а я — мамой, а Лотта — нашей прислугой, и звали ее Майкен.
— А сейчас папа пойдет гулять с Крошкой, — тут же сказал Юнас и, взяв кукольную колясочку, в которой лежала кукла-младенец (с ней играла еще тетя Кайса), направился в сад.
— А я тогда вымою пол в кухне, — сказала Лотта.
— Не-а, сначала мы приготовим сыр, — сказала я, потому что ведь в доме распоряжалась я, поскольку была мамой.