Дети Шини
Шрифт:
Больше всего я мечтала согреться и куда-нибудь прилечь. Казалось, что главное дойти до дома, а там сразу всё станет хорошо. Но, как выяснилось, внутри было не намного теплее, чем на улице. И пока Якушин ещё минут двадцать возился, растапливая печку сырыми дровами, мы дружно тряслись от холода.
В большой комнате с печью стояли два потертых дивана, возле окна - круглый стол с чересчур белой для местной обстановки скатертью, в углу, на тумбочке с кривыми ножками, малюсенький телевизор. В дальнем углу широкая железная кровать, заваленная целой горой одеял и подушек. Сёмину кое-как погрузили
– Нам всем срочно нужен чай или кофе, или что угодно, главное как можно быстрее и горячее, - сказала я Якушину, который всё ещё сидя на корточках, подбрасывал полешки в уже ревущую оранжево-красную топку.
– Где можно взять воду?
И тут он так странно уставился на меня снизу вверх этими своими красивыми серо-зелеными глазами. Молча и пристально, как будто хочет сказать нечто очень важное, но отчего-то не может, затем всё-таки негромко, но весьма ясно произнес:
– Блин.
– Что?
– Мы не взяли воду.
– И нафига я с вами связался?
– Марков с раздражением перерывал свои вываленные на диван вещи и, наконец, выудив из них теплый, темно-бордовый пуловер, растянул обеими руками и принялся разглядывать, точно в первый раз видел.
– Можно было сразу догадаться, что всё будет совершенно не организованно.
– Нафига вы ко мне прицепились?
– вспыхнул в ответ Якушин, поднимаясь в полный рост.
– Не нравится - выметайся. И вообще, если кому-то холодно, жарко, душно, неудобно, если у кого-то есть несовместимые с моей жизнью требования или собственный райдер, тот может катиться на все четыре стороны.
– Слушай, Марков, - Герасимов уже переодевшись в джинсы и черную толстовку с красным логотипом Рамштайна на груди, намертво прилип спиной к печке и грелся. - Ты как-то всё не так понял. Ты - сам по себе, Саша - сам по себе, я сам по себе, все мы сами по себе. Просто сейчас находимся в одной точке геолокации.
– Ничего подобного, - запротестовал Марков.
– Пока мы Дети Шини, мы не сами по себе. Правильно я говорю, Осеева? Кстати, глянь, не очень свитер мятый?
Он подошел ко мне и стал совать под нос свой пуловер. Марков явно выбрал меня в свои союзники. Это было и хорошо, и плохо одновременно. Хорошо, потому что избавляло от препираний с ним самим, а плохо, потому что он считал, что я буду отдуваться за него.
– С Детьми Шини - это не ко мне, - тут же пресекла я.
– Это к Петрову. Ему нравится такая игра. А свитер мятый, но наденешь, будет не заметно.
Петров долго и тщательно вытирал пёстрым кухонным полотенцем сумочку от камеры, но когда услышал свою фамилию, отвлекся и его чуть раскосые, обычно веселые глаза, вопросительно замерли.
– А что такого? Нормальная игра. Ничем не хуже других. Я даже кино собираюсь такое снять "Одинокие странствия Детей Шини" или "Дети Шини: побег", или "Дети Шини на краю Вселенной". Там будет про всякие разные наши приключения.
– Какие ещё приключения?
– глядя исподлобья переспросил Герасимов.
– Которые будут, конечно же, - запросто ответил Петров, точно это было само собой разумеющимся.
– Так мы же разделимся, - сказал Герасимов.
– Не нужны нам никакие приключения, -
– Вы не понимаете!
– пожалуй, чересчур пылко отреагировал Петров, обеими пятернями приводя примятые капюшоном волосы в состояние привычного художественного беспорядка.
– Никому же не интересно будет смотреть кино, про то, как вы на печке носки сушите, в носу ковыряете или болтаете всякую свою дребедень. В кино обязательно должно происходить, что-нибудь интересное. Это вам не книжки читать, где можно какой-нибудь дуб на трех страницах описывать, и ещё на четырех отношение героя к этому дубу, и, где, самое удивительное, это нормально, прокатывает. В кино всё совсем иначе. Это отдельная наука. Точнее искусство.
Якушин громко и осуждающе вздохнул, потер стриженые виски, точно у него внезапно началась головная боль, и полез вытаскивать всякую разную утварь из деревянного шкафчика рядом с жестяной раковиной, и вскоре отыскал электрический чайник, затем пошел на улицу, набил доверху снегом и вскипятил воду. А мы ещё какое-то время были вынуждены слушать о творческих планах Петрова, который так возбудился этим разговором, что стало ясно, раньше он ни с кем так долго на эти темы не говорил.
Все, кроме Амелина, переоделись в сухие вещи, а мокрые развесили сушиться по комнате. А тот даже пальто не стал снимать, сказав, что сначала должен согреться. Пришлось заставить его снять хотя бы кеды, потому что они были насквозь заледеневшие, а взамен Якушин выдал ему старые разбитые и очень смешные круглоносые ботинки, должно быть дедушкины ещё.
Потом мы с Петровым кое-как настругали бутерброды с колбасой и сыром, достали шоколадки и даже попробовали пожарить в печке сосиски, насадив их на вилки, но они тут же благополучно сгорели и сухими угольками попадали в топку. Зато, благодаря этому, воздух наполнился ароматом жареного мяса, и от этого на душе стало значительно теплее.
– Сколько времени? - спросил Якушин, когда закончили пить чай и обсуждать кому тяжелее было идти.
Марков взглянул на телефон:
– Восемнадцать тридцать.
– Наверное, уже ищут? - осторожно предположил Петров, но его никто не поддержал, потому что об этом было неприятно и волнительно думать.
И все сразу как-то резко замолчали, как будто темы для разговоров закончились. Обычно в таких случаях можно было залезть в сеть и изолироваться, но теперь мы оказались в совершенно новых условиях. Однако Герасимов всё же вспомнил, что взял с собой планшет, а Петров додумался прихватить ноут, и они, принялись настраивать Петровский компьютер в надежде подключить его к планшету, чтобы поиграть друг с другом.
Амелин же, так и не раздеваясь, сидел в наушниках, прислонившись к стене. И когда никто не смотрел, взгляд его больших темных, как ночь, глаз становился отрешенным и пустым, как бездонный колодец, но стоило кому-то повернуться, как он тут же смутившись, натягивал отрепетированную детскую улыбку.
С игрой у них так ничего и не получилось. Петров включил телевизор. Целый час мы ждали, что скажут что-нибудь про нас, но ничего не сказали. И он заметно расстроился, потому что очень хотел увидеть себя по телеку.