Дети солнца
Шрифт:
Перевернув последнюю страницу, он некоторое время лежал без сна, глядя в потолок, на котором подрагивали отсветы ночного Парижа, и думал о чужой, минувшей жизни и о том, почему судьба этого, уже почти ушедшего поколения так никого ничему и не научила в России. Никого и ничему.
Утром, за завтраком, состоявшим из чашки кофе, белых булочек, масла и джема (чего было явно маловато, и он требовал для себя хотя бы яичницу из трёх яиц, чем повергал в недоумение официантов отеля), за этим-то чисто французским завтраком он рассказывал товарищам по делегации о своей вчерашней находке и о поэте по фамилии Туроверов.
— Представьте только:
Коллеги дружно намазывали круассаны маслом и сверху джемом и кивали головами. Мол, русский человек есть русский человек, это неистребимо.
— Мало того! Он, оказывается, был тут… как бы это вам сказать… вроде атамана всего парижского казачества!
— Парижского казачества?
— Ну да! У них тут был свой Казачий союз, и как раз Туроверов много лет его возглавлял.
Все заулыбались, видно, представив вышагивающих по Елисейским полям людей в черкесках и папахах, с засунутыми за сапог нагайками, каких часто можно видеть теперь в южных городах России.
— Насчёт черкесок не знаю, а вот оружие, регалии – это они, конечно, берегли…
И он бегло рассказал про музей Атаманского Его Императорского высочества Наследника Цесаревича полка (в этом полку и служил когда-то Туроверов), про «Общество ревнителей русской военной старины», устраивавшее в Париже вечера и выставки, про кружок казаков–литераторов, выпускавший свой альманах, который опять же Туроверов редактировал.
— Вот только не знаю, сохранилось все это после него или в распыл пошло…
— Так он умер уже, этот твой Туроверов?
— Давно. В 72–м. В госпитале Ларибуазьер.
И продекламировал вполголоса:
Пора, мой старый друг, пора, — Мы зажились с тобою оба, И пожилые юнкера Стоят навытяжку у гроба…— Да, интересно… — неопределённо сказал один из членов делегации и посмотрел на часы.
Была суббота, заранее предназначенная для похода по магазинам и покупки подарков домашним, но он ещё с вечера решил, что ни в какие магазины не пойдёт, а поедет в Сент–Женевьев-де–Буа и попробует отыскать там могилу Туроверова. Для чего, зачем? Этого он не мог бы объяснить.
…Был солнечный весенний день, мимо шли и оживлённо переговаривались посетители кладбища, в основном русские. Он стоял перед потемневшим за четверть века крестом, у неприметной среди других, никем, как видно, уже не посещаемой могилы и не знал, что ему следует предпринять. Постоять ли молча, попытаться ли вырвать торчащие из гробницы засохшие стебли? Но кто он такой, чтобы хозяйничать тут? А если никого из родных не осталось? Жена и дочь Туроверова покоятся здесь же. Судя по датам, обозначенным на мраморной плитке, сначала сам он похоронил жену свою, Юлию Александровну, (урождённую Грекову); потом дочь их, Наталья Николаевна, схоронила здесь отца; а потом и сама она упокоилась все в той же родительской могиле. Кто хоронил её — дети, друзья? Где они теперь? Бывают ли здесь хоть изредка?
Тут он снова подумал о своём отце и о той шумной толчее из сыновей, невесток, внуков и правнуков, что происходит у его могилы раз в году, 9 мая, которое по замечательному совпадению — не только День Победы, но и отцов день рождения. Что бы он сказал, интересно, если бы мог знать, что его, командира Красной армии, сын (поздний, любимый) будет в 1997 году стоять у могилы белого донского казака, эмигранта? Сильно бы удивился, наверное…
На обратном пути с кладбища он завернул в контору — одноэтажный домик в тылу кладбищенской церквушки. В сумеречной комнате за деревянным барьером сидела благообразная старушка. На барьере разложены были книги, православные календари, план–карта кладбища. Такая же карта, только увеличенная, висела на стене. За спиной у старушки стояли низкие шкафчики со множеством выдвижных ящичков — картотека.
— Здравствуйте, — сказал он, кланяясь.
— Бонжур, мсье, — отозвалась старушка.
— Вы не говорите по–русски? – удивился он.
— Но, мсье, — покачала она тщательно причёсанной головкой и добавила: — Хотя я и русская по происхождению.
Он улыбнулся ей понимающе и, перейдя на французский, спросил, не известно ли администрации кладбища что-либо о родственниках похороненного здесь господина Туроверова.
— Мы не сообщаем сведений о родственниках, — сказала старушка вежливо, но твёрдо.
— В таком случае… могу ли я оставить вам некоторую сумму для приведения в порядок его могилы?
Старушка кивнула. Знает ли мсье номер могилы? Он не знал. Старушка укоризненно покачала головой и раскрыла лежавший прямо перед ней толстый журнал. Перегнувшись через перила, он стал следить за её сухим пальцем, скользящим вниз по странице, в углу которой значилась большая лиловая буква «Т». Страниц с этой буквой было несколько, и фамилия Туроверов оказалась ближе к концу. Дойдя до неё, старушка опять кивнула.
— Силь ву пле, мсье.
Он уже протягивал ей заранее приготовленную стодолларовую купюру. Она жестом попросила его подождать, пошла к стоявшему отдельно от картотеки шкафчику, порылась там и подала конверт.
— Прошу вас, мсье, надпишите своей рукой, кому и для чего вы предназначаете эту сумму.
«Для ухода за могилой г–на Туроверова Н. Н. Номер такой-то…» — написал он по–французски.
Не хочет ли мсье указать, от кого это пожертвование? Он смешался. Ни фамилия его, ни генеральское звание не имели для такого случая ровно никакого значения. Он подумал и дописал: «Человек из России». Старушка торжественно приняла конверт, понесла в тот же отдельно стоящий шкафчик и заперла его на ключ. Пока она это проделывала, он успел ухватить глазами последнюю графу туроверовской строки в оставленном раскрытым журнале. Графа эта касалась, по–видимому, наличествующих в живых родственников; ему показалось, что там написано «Ирина». Он купил у старушки книгу «60 лет русской эмиграции» Никиты Струве и план–карту кладбища и распрощался.
— Мерси, мадам.
— Мерси, мсье.
Возвращаясь электричкой в Париж, он все думал, кто может быть эта Ирина. Внучка? Младшая дочь? Может, она живёт где-нибудь далеко, или вовсе не во Франции? А может, это вообще никакая не родственница? Между этими мыслями мелькнуло вдруг сомнение: пойдут ли оставленные им деньги по назначению, или… Но он тут же устыдился и стал смотреть в окно на аккуратные домики парижского предместья с красной черепицей на крышах и неизменной геранью на крохотных балкончиках. Милая картина. Какие-то птицы, разглядеть которых он не мог, неровной стаей летели некоторое время параллельно поезду, а потом поднялись выше и исчезли из поля зрения.