Дети судьбы

Арчер Джеффри

— Почему эти понятия — взаимоисключающие? — спросил Майкл.

Нат ушёл в свою комнату, не дожидаясь, что ответит мать. Она всегда говорила, что он должен немедленно посмотреть в словаре значение любого слова, которого раньше не слышал; в конце концов, ведь именно лексикограф из Коннектикута составил лучший в мире словарь. Найдя эти непонятные слова в словаре Уэбстера, Нат решил, что его мать — в большей степени эгалитаристка, чем его отец, но что оба они — не патриции. Он не был уверен, что хочет быть патрицием.

Дочитав

главу, Нат снова вышел из своей комнаты. Атмосфера уже не казалась такой накалённой, так что он решился подойти к родителям.

— Может быть, предоставим решение Нату? — сказала Сьюзен.

— Я уже решил, — сказал Нат и сел между родителями. — Ведь вы сами меня учили, что, прежде чем принять решение, нужно выслушать обе стороны.

Пока Нат разворачивал вечернюю газету, родители молчали, поняв, что он подслушал их разговор.

— Ну, и что же ты решил? — спросила Сьюзен.

— Я предпочёл бы поступить в школу имени Тафта, а не Джефферсона, — быстро ответил Нат.

— А можно узнать, почему ты так решил? — спросил Майкл.

Нат, понимая, какие у него заинтересованные слушатели, не торопился отвечать.

— «Моби Дик», — наконец объявил он, разглядывая спортивную страницу.

Он ждал, кто из родителей первым его переспросит.

— «Моби Дик»? — повторили они в один голос.

— Да, — ответил он. — В конце концов, все добрые люди Коннектикута считали, что великий кит — это патриций моря.

5

— Каждый вершок — ученик Хочкиса, — сказала мисс Никол, оглядывая Эндрью в зеркале. Белая рубашка, синий пиджак и коричневые вельветовые брюки. Мисс Никол поправила на нём белый галстук с синими полосками и сняла пылинку с рубашки.

— Каждый вершок, — повторила она.

Эндрью хотел сказать, что ростом он всего пять футов и три дюйма, но тут в комнату вошёл его отец. Эндрью поправил часы — подарок деда с материнской стороны, всё ещё увольнявшего людей за опоздания на работу.

— Я уже положил твои чемоданы в машину, — сказал отец, тронув сына за плечо.

Это замечание напомнило Эндрью, что он уезжает из дома.

— До дня благодарения — меньше трёх месяцев, — добавил отец.

Три месяца — это четверть года — весьма значительный кусок твоей жизни, если тебе всего четырнадцать лет.

Эндрью вышел во двор, не оглядываясь на дом, который он любил и который он не увидит четверть года. Дойдя до машины, он открыл дверцу для матери. Затем пожал руку мисс Никол, как если бы они были старые друзья, и сказал, что будет рад её увидеть в день благодарения. Ему показалось, что она плакала. Он отвернулся, помахал рукой экономке и повару и сел в машину.

Когда они ехали по улицам Фармингтона, он смотрел на знакомые дома, которые до сих пор считал центром вселенной.

— Пиши домой каждую неделю, — сказала ему мать.

Он не ответил, потому что мисс Никол уже повторяла это по два раза в день в течение последнего месяца.

— И если тебе понадобятся дополнительные деньги, позвони мне, — добавил отец.

Отец явно не читал брошюру о правилах школы. Эндрью не стал напоминать ему, что ученикам Хочкиса позволялось в течение первого года иметь лишь десять долларов в семестр. Это было написано на седьмой странице, и мисс Никол подчеркнула это правило красным карандашом.

Во время короткой поездки никто не сказал больше ни слова. Отец остановил машину перед вокзалом и вышел. Эндрью оставался сидеть, пока мать не открыла дверцу с его стороны. Тогда он быстро вышел, не желая показать, насколько нервничает. Мать попыталась взять его за руку, но он быстро обежал машину, чтобы помочь отцу достать вещи из багажника.

К ним подошёл носильщик в синей фуражке. Погрузив чемоданы на тележку, он повёз её на перрон и остановился около восьмого вагона. Пока носильщик погружал чемоданы в вагон, Эндрью обернулся, чтобы попрощаться с отцом. Он настоял на том, чтобы с ним в поезде в Лейквилл ехал только один из родителей, и, так как его отец когда-то окончил школу имени Тафта, с ним поехала мать. Теперь он жалел о своей настойчивости.

— Счастливого пути! — сказал отец, пожимая ему руку. («Какие глупости родители говорят на вокзале», — подумал Эндрью; гораздо важнее было сказать, чтобы он хорошо учился.) — И не забывай писать!

Эндрью сел в поезд вместе с матерью, и, когда поезд тронулся, он даже не взглянул в окно на отца, полагая, что так будет выглядеть более взрослым.

— Хочешь позавтракать? — спросила мать, когда носильщик поставил его чемоданы на верхнюю полку.

— Да, пожалуйста, — ответил Эндрью, приободрившись впервые за утро.

Другой человек в железнодорожной форме провёл их к их столику в вагоне-ресторане. Эндрью просмотрел меню и спросил мать:

— А что, если я закажу полный завтрак?

— Заказывай, что хочешь, — ответила она, как бы читая его мысли.

Эндрью улыбнулся, когда подошёл официант.

— Яичницу из двух яиц с сосисками и беконом, и тост, — сказал Эндрью.

— А для вас, мадам? — спросил официант.

— Только кофе с тостом, спасибо.

— Первый школьный день вашего сына? — спросил официант.

Миссис Давенпорт улыбнулась и кивнула.

— Откуда он знает? — удивился Эндрью.

Эндрью нервно проглотил завтрак, не зная, придётся ли ему снова сегодня есть. В брошюре не было упоминания об обеде, и дед сказал ему, что учеников Хочкиса кормят только один раз в день. Мать всё время повторяла, что, когда он ест, он должен класть нож и вилку на стол.

— Нож и вилка — это не самолёты, им незачем оставаться в воздухе дольше, чем необходимо, — говорила она. Он не знал, что она нервничает не меньше его.