Дети свободы
Шрифт:
В девять утра он уже стоял на улице, где жил Лепинас. Согласно информации, собранной девушками из бригады, прокурор всегда выходил из дома ровно в десять часов. Марьюс, который участвовал в первой операции и едва не подстрелил другого Лепинаса, на сей раз должен был прикрывать отход.
Робер надел широкое пальто, уложил в левый карман две гранаты - для нападения и для защиты, - а в правый заряженный револьвер. В десять часов из дома никто не вышел. Прошло пятнадцать минут - Лепинаса не было. Пятнадцать минут - долгий срок, когда у тебя в кармане лежат две гранаты, которые сталкиваются между собой при каждом твоем шаге.
Полицейский на велосипеде, ехавший по улице, чуть притормаживает рядом с ним. Вероятно, это простая случайность, однако, учитывая важность будущей жертвы - прокурора, который все еще не появляется, - есть о чем подумать.
Время тянется мучительно долго, улица безлюдна, но если ходить по ней взад-вперед, неизбежно
Да и парни, что стоят на углу с тремя велосипедами, приготовленными для бегства, не могут остаться совсем уж незамеченными.
Из-за угла выезжает грузовик, набитый немцами; две "случайности" за такое короткое время, это уж слишком! Роберу становится не по себе. Марьюс издали знаком спрашивает его, в чем дело, и Робер так же знаком отвечает, что все в порядке, операция продолжается. Проблема лишь в том, что прокурора нет как нет. Немецкий грузовик проезжает мимо, не останавливаясь, но как-то подозрительно медленно, и Роберу это совсем не нравится. Тротуары по-прежнему пусты; наконец кто-то открывает дверь дома, выходит и пересекает сад. Рука Робера стискивает револьвер в кармане пальто. Ему пока не удается разглядеть лицо человека, затворяющего ворота. Но вот незнакомец направляется к своей машине. И тут Робера пронзает страшное сомнение. Что, если это не Лепинас, а, например, врач, посетивший прокурора, который слег в постель с тяжелым гриппом? Ведь не подойдешь же к нему с вопросом: "Здравствуйте! Скажите, вы случайно не тот тип, в которого я должен разрядить свой револьвер?"
Робер шагает навстречу незнакомцу, и единственное, что ему приходит на ум, это спросить, сколько времени. Ему хочется проверить, не выдаст ли себя человек, который отлично знает, что ему грозит, каким-нибудь проявлением страха - дрожащей рукой, каплями пота на лбу.
Но тот невозмутимо оттягивает манжет и вежливо говорит:
– Половина одиннадцатого.
Пальцы Робера разжимают рукоятку револьвера, он не может стрелять. Лепинас кивает ему и садится в машину.
Ян молчит, ему нечего возразить. Доводы Робера звучат убедительно, и никто не упрекнет его в том, что он провалил задание. Вот уж действительно: негодяев сам черт бережет. Когда мы прощаемся, Ян бормочет: акцию нужно провести безотлагательно.
Горечь неудачи преследовала его всю неделю. Он даже никого не хотел видеть. В воскресенье Робер поставил будильник на самый ранний час. В комнату проникает аромат кофе, который варит его квартирная хозяйка. В обычное время запах поджаренного хлеба начал бы дразнить его пустой желудок, но с того понедельника Роберу так тошно, что ему не до еды. Он спокойно одевается, вытаскивает из-под матраса револьвер и сует его за пояс. Натягивает куртку, надевает шляпу и выходит из дома, ни с кем не простившись. Роберу тошно не от сознания своей неудачи. Взрывать паровозы, отвинчивать болты на рельсах, крушить динамитом столбы электропередач и подъемные краны, выводить из строя вражеские арсеналы - все это он делал с энтузиазмом, но убивать никому не нравится. Мы ведь мечтали о мире, в котором люди свободно решали бы свою судьбу. Нам хотелось стать врачами, рабочими, ремесленниками, учителями. Даже когда враг отнял у нас это право, мы еще не взялись за оружие, это произошло позже, когда они начали ссылать в лагеря детей, расстреливать наших товарищей. Но убийство было и остается для нас тяжкой задачей. Я уже говорил тебе: невозможно забыть лицо человека, в которого ты собираешься выстрелить, даже если перед тобой такая сволочь, как Лепинас. Это очень трудно.
Катрин подтвердила Роберу, что каждое воскресенье, ровно в десять часов утра, прокурор ходит на мессу, и Робер решается; борясь с одолевающим его отвращением, он вскакивает на свой велосипед. Главное - спасти Бориса.
Ровно в десять Робер появляется на той улице. Прокурор только что затворил железную садовую калитку и идет по тротуару между женой и дочерью. Робер снимает оружие с предохранителя, шагает ему навстречу; семья прокурора проходит мимо него. Он выхватывает револьвер, оборачивается и целит в прокурора. Нет, только не в спину; Робер кричит:
– Лепинас!
Все семейство удивленно смотрит в его сторону, видит наведенный револьвер, но уже прозвучали два выстрела, и прокурор падает на колени, держась за живот. Вытаращив глаза, Лепинас смотрит на Робера, встает и, шатаясь, цепляется за дерево. Да, негодяев и впрямь сам черт бережет!
Робер подходит ближе; прокурор умоляюще шепчет:
– Пощадите!
Но Робер видит не его, он видит тело Марселя в гробу, с отрубленной головой на груди, видит лица казненных товарищей. За этих ребят он отомстит беспощадно, безжалостно; Робер выпускает в прокурора всю обойму. Обе женщины вопят, какой-то прохожий кидается им на помощь, но Робер наводит на него револьвер, и тот пятится назад.
Робер бежит к оставленному велосипеду, слыша за спиной крики о помощи.
В
15
Эмилю удалось получить работу на железной дороге. Каждый из нас пытался найти хоть какое-нибудь место: все мы нуждались в заработке, ведь нужно было платить за квартиру, как-то питаться, а руководству Сопротивления было трудно каждый месяц выделять нам средства. Работа имела еще одно преимущество: она прикрывала нашу подпольную деятельность. Человек, каждое утро отправляющийся на работу, привлекал меньше внимания полиции и соседей. Те же, кто сидел без дела, могли выдавать себя разве что за студентов, но это было легко проверить и потому рискованно. А уж если работа могла способствовать нашей борьбе, это вообще было идеально! Должности, занимаемые Эмилем и Алонсо на сортировочной станции Тулузы, оказались для бригады просто бесценными! Вместе с несколькими железнодорожниками они организовали небольшую группу, которая занималась всеми видами саботажа. Один из трюков состоял в том, что они под самым носом у немецких солдат переклеивали этикетки с названием груза с одних вагонов на другие. Таким образом, после формирования составов запчасти к орудиям, которых нацисты так ждали в Кале, ехали в Бордо, трансформаторы, необходимые в Нанте, попадали в Мец, а моторы, изготовленные для Германии, доставлялись в Лион.
Немцы обвиняли в этой путанице железную дорогу, с ее французской расхлябанностью. Благодаря Эмилю, Франсуа и некоторым их товарищам-путейцам, грузы для оккупантов уходили во всех направлениях, кроме нужного, и где-то терялись. И пока боеприпасы, предназначенные врагу, отыскивались и прибывали в место назначения, проходило два-три месяца, а нам этот выигрыш во времени всегда был на руку.
Часто с наступлением темноты мы присоединялись к ребятам, чтобы обследовать стоявшие на путях составы. Улучив момент, когда раздавался какой-то шум - скрип переводимой стрелки, пыхтение проходящего паровоза, - мы подкрадывались к своей цели, оставаясь неуловимыми для немецких патрулей.
На прошлой неделе мы проползли под поездом и добрались до предмета нашего особого интереса - вагона с надписью "Tankwagen", читай: вагон-цистерна. И хотя осуществить эту акцию, не обнаружив себя, невероятно сложно, в случае успеха ее результаты выявляются не сразу.
Пока один из нас стоял на страже, остальные взобрались на цистерну, отвинтили крышку и высыпали в топливо из мешков песок с землей. Через несколько дней, прибыв по назначению, драгоценная жидкость, подпорченная нашими усилиями, будет закачана в баки немецких бомбардировщиков или истребителей. Мы достаточно хорошо разбирались в технике, чтобы знать, что после взлета перед пилотом встанет выбор: либо разбираться, почему вдруг заглохли моторы, либо прыгать с парашютом, пока его самолет не врезался в землю; на худой конец, он вообще не сможет подняться в воздух, но и это не так уж плохо.
Немного песка и столько же дерзости, - вот с чем наши ребята смогли наладить самую что ни на есть простую и эффективную систему уничтожения вражеской авиации на расстоянии. Когда я думал об этом, возвращаясь на рассвете с операции вместе с товарищами, то говорил себе, что наши действия на крохотный шаг приближают меня к исполнению моей заветной мечты - стать летчиком Британского воздушного флота.
Нам случалось также пробираться по путям станции Тулуза-Рейналь, где мы заглядывали под чехлы поездных платформ, а дальше действовали по обстановке. Если мы обнаруживали крылья "мессершмитов", фюзеляжи "юнкерсов" или стабилизаторы для "штук" [13] , изготовленные на заводе "Латекоэр" в Тулузе, мы перерезали тросы управления. Если находили авиационные моторы, вырывали электропроводку или топливные кабели. Не могу даже сосчитать, сколько летательных аппаратов мы вывели из строя таким образом. Что касается меня, то всякий раз, как случалось приводить в негодность вражеский самолет, я предпочитал делать это на пару с кем-то из ребят, не полагаясь на собственную рассеянную голову. Стоило мне начать дырявить отверткой какой-нибудь закрылок, я тотчас воображал, будто сижу в кабине своего "Спитфайра" и жму на гашетку пулемета, под свист воздуха, рассекаемого фюзеляжем. К счастью, дружеская рука Эмиля или Алонсо всегда вовремя похлопывала меня по плечу, и я видел по лицам друзей, как им грустно возвращать меня к реальности, напомнив: "Ну всё, Жанно, теперь пора по домам".
13
[13] "Штука" (Stuka - аббревиатура нем. Sturzicampfflugzeug) - пикирующий бомбардировщик "Юнкере", Ю-87.