Дети Вольного Бога. Золотые нити. Книга первая
Шрифт:
Ему это нравилось: говорить о таких вещах с лисьей улыбкой, с ехидством. В слепых глазах читалось удовольствие, которое он испытывал от своей просвещенности. От того, что он может меня чем-то задеть. Мерзкий старик. Одного моего слова хватит, чтобы запереть его в темнице, где он больше никогда не увидит белый свет. Да я сам сколько захочу таких языков собственноручно сотворю, подумаешь. Уж получше этого будут, не станут язвить. Или из него весь яд выбью.
Но я молчу. С раздражением жду, когда он скажет еще что-нибудь. И он говорит, улыбаясь беззубым ртом.
– Скорее всего, в этом и есть
– Язык тебе отрежу, если будешь использовать его не по делу.
– Что вы, мой король. Если на то пойдет, я, как червь, что отращивает хвост, отращу новый язык, чтобы служить вам своим словом. И все-таки, что мешает вам открыть людям глаза на связь королевской семьи и чародеев? Мне действительно интересно.
Он продолжает издеваться.
– Потому что это недопустимо. Хоть чародеи и были приняты Присонами, но все должны чувствовать превосходство власти. В содействии с низким сословием чувствуется слабость Волков, понимаешь, глупый старик?
– Конечно, Волки исторически были одиноки. Прости за мою дерзость, малыш. Возможно, я перегибаю палку. Тяжело мне сидеть в клетке и не уметь общаться с такими высокопоставленными господами.
– Хватит мне зубы заговаривать! Что еще ты узнал? – жалею, что он не видит ярости в моих глазах. Такое бывает, когда на лице написано, что целым ты из зала не уйдешь. Может, если бы он видел, перестал бы паясничать. Когда со мной так разговаривают – вспоминается пренебрежение Дэви, семьи, братьев, мачехи. Неужели вы еще не поняли, кто я есть? Долго мне еще доказывать свою власть и завоевывать свое место?
– Только то, что уже было сказано. Мальчишку, который познакомил Дэви с Фаррисом, я найду и выясню, что ему известно о вашей связи. Кажется, назревает измена. Я бы советовал вам в дальнейшем присматриваться к тем, с кем вы работаете, либо же переписать законы и дать понять чародеям, что они могут пригодиться даже королям. Столько лет жить в мире, но скрывать рабочие отношения из страха? Просто потому что они могут быть опасны? Запомни, Элибер, опасен лишь тот, кого боятся и не признают. С тобой эта заповедь тоже работает.
Морщусь. Разговаривать с ним было неприятно, противно, противоестественно. Не хватало еще, чтоб какой-то заключенный давал мне советы о правлении. Хватит советами меня кормить, не маленький уже.
Дэви. Поганая Дэви, неужели ты действительно пошла на это? Рассказала обо мне за моей спиной? А теперь собираешься поведать историю нашей старой дружбы под чью-то запись, для книжки какого-то урода? Хочешь, чтобы все думали, что ты на самом деле чего-то стоишь, раз работаешь на короля? Тварь. Вот почему ты постоянно хотела меня задеть – нашелся человек, который тебя выслушает и пожалеет. Вот почему ты была такой довольной, когда покидала Ходр.
Вернешься, значит, на пепелище.
– Время ограничено, помните. Слышал, идет охота на вашу голову наемниками из Либертаса. Будь поаккуратнее, – Кали широко усмехнулся и, развернувшись, захромал к выходу.
Я кивнул стражникам. Те схватили калеку, прогремев доспехами, и потащили прочь.
Вокруг меня горел целый мир. Не доверяй никому, сколько раз нужно было это повторять?
Ривер
Мы пересекли бурелом, Несса сидела на плечах и молчала. Обиделась, как я и думал.
Я тоже был не самым общительным братом. Я размышлял о Лесе и его пугающем волшебстве. Сколько еще магического таит в себе этот мир и сколько всего сокрыто от нас, людей?
Под ногами хрустел снег, солнечные лучи пронизывали облака и слепили глаза. Зимой приходилось щуриться от света, его всегда было больше. Когда мы снова ступили в чащу – повалил снег. Белые хлопья путались в волосах, плясали на легком ветру и медленно опускались на ветки зеленых сосен. Несса приподнялась и, приоткрыв рот, начала ловить снежинки языком. Ей нравилась эта игра. Хотел бы я быть на ее месте, не плестись по сугробам, а сидеть на плечах, пробовать снег на вкус и не думать о прошлом.
"И куда ты пойдешь? Думаешь, сможешь от меня сбежать, маленький ублюдок?" – слова отца тянули меня назад. Чем меньше я говорю, тем больше проваливаюсь в воспоминания. Свобода заканчивается там, куда ты ее не допускаешь. Я буду в плену родительского дома, пока не позволю себе его пережить. Пережить не физически, нет – пережить в голове.
Я знал, что однажды не смогу его игнорировать, и меня окунет туда, как в ледяную воду на озере, окунет и затянет под лед. И тем не менее, даже зная об этом, я продолжал избегать воспоминаний. Как будто всё это было не со мной. С кем-то другим.
"– Не трогай! Я убью тебя, обещаю, убью!"
– И с кем останется Несса, если ты это сделаешь?"
Он часто приходил поговорить во время нашего путешествия. Той ночью я словно забрал их с мамой с собой, хотя и решил отказаться навсегда. Отсечь. Не вышло, видимо, раз их голоса продолжали звучать в любую метель и буран. Проклятый я. И сам себя проклял.
Помню тот день ярче любого в своей жизни. Я тогда уже все решил. Решил, что уйду. Заберу сестру, сделаю так, чтобы никто меня не нашел. Сделаю что-то со своей жизнью, начну менять мир, хотя бы по чуть-чуть, по кусочками его пересобирать. Отомщу и избавлюсь. Освобожусь.
Это был наш последний совместный завтрак. Несса, еще совсем маленькая, сидела на коленях матери. Одинокая бутылка вина стояла посреди стола и переливалась внутри алой кровью. Он говорил об армии, о том, как она меня исправит. О том, что если я пойду и сдохну на войне – семья встанет на ноги, а я, мразь такая, не хочу для них счастья. Хотя и обязан. Всю жизнь сижу на их шее. Жру их еду. Пью их воду. А для семьи ничего не делаю. Он говорил, что сдаст меня еще до обеда. Скажет, что я готов. Скажет, что снова крал на рынке. Много чего он тогда говорил, и язык его заплетался от спиртного, а взгляд – затуманенный и злой – прожигал насквозь. Я просто устал терпеть. Устал и хотел жить.