Дети войны. Чёрная быль

Свительский Николай

– Бусел – Божья птица. Большой грех её обидеть. Клокот бусела, когда он задирает свой большой клюв в небо, – молитва бусела. Он летает над землей, собирает по болотам всякую нечисть, очищает нашу землю.

Дедушка на минуту умолкает, вновь раскуривает погасшую было трубку, щурясь, смотрит на меня:

– На зиму буселы улетают на самый край света, где, искупавшись в чудесном озере, становятся

людьми, а весной, окунувшись в другом озере, вновь превращаются в птиц и возвращаются к нам, в свои гнезда. Часто буселов называют человеческими именами: Бенедикт, например. У нас, поляков, значит «благословенный».

– Дедушка, а можно мы своего бусела назовём Антоном?

– Как твоего брата? Конечно можно. Антони – польское имя, означает «бесценный». Твоё имя – Бронислав, у нас – «славный защитник».

Потеребив усы, дедушка добавляет:

– Так что ты, внучек, теперь наш славный защитник.

– Дедушка, а буселы сами себе гнездо построили?

– Сами, но мы им помогли. Однажды буселы прилетели и стали кружить над нашим огородом, а потом сели на верхушку дуба. Долго там сидели, пощипывая себя; клокотали, задирая клювы к небу; потом улетели.

Тогда твой отец вместе с Антоном приладили на верхушке дуба старое колесо от телеги. Понатыкали в него сухих веток – получилось гнездо.

– И буселы вернулись?

– А то как же! Вернулись – и с тех пор каждый год прилетают в своё гнездо: теперь это их дом.

– И они никогда не покинут своё гнездо?

Вздохнув, дедушка тихо произнес:

– Буселы покидают своё гнездо, только когда чувствуют беду.

Утром, едва проснувшись, я выбегаю во двор и смотрю на верхушку дуба: в гнезде стоят на своих тонких, как тростинки, ногах два бусела и клокочут, задрав к небу большие клювы. Их клокот похож на удары палки об палку. Для меня они звучат как музыка…

Запах молозива – самое осязаемое, самое ясное воспоминание детства! Я почти физически ощущаю его. Слышу нежное и слабое мычание только что родившегося телёночка, который лежит возле печи на разостланной дерюжке, покрытой соломой, чтобы не прилипало тельце. Мать суетится у печи, ласково приговаривая:

– Ну вот и хорошо, теперь тебе уютно и тепло. И мама твоя довольна, слышишь, она разговаривает с тобой!

Из хлева доносится мычание коровы Зорьки.

За окном зима, мороз расписал красивыми узорами стекло в окне. Я стою на широкой лавке возле окна, дышу на стекло и в оттаявшем кружочке вижу снежные сугробы вдоль нашего забора, отца и брата Антона. Они расчищают двор от снега. Из будки, тихо повизгивая, выглядывает Волчок. Наверное, ему холодно.

– У него густая шерсть и ему совсем не холодно, – успокаивает меня мать. – Дедушка подошьёт твои валенки, и ты выйдешь к Волчку.

Мама всё замечает, даже то, о чём я думаю.

Дни слагались в недели. Недели – в месяцы. Зиму сменила весна, весну – лето…

Я просыпаюсь от ярких лучей, проникающих сквозь белые занавески на окне. В комнате, где мы спим с Антоном, дверь открыта, и я смотрю, как мать отодвигает заслонку в печи. На её лице – особое выражение, и я догадываюсь: будут пироги с яблоками. В нашем доме всегда пахнет горячим хлебом и пирогами.

Хлеб пекли из муки, которую дедушка молол прямо в доме. Кристина расстилала на полу широкое льняное

полотно. На него дедушка ставил большой низкий стол-табуретку на толстых ногах из дубовых брусков, которые сделал сам в Верхолесье. На этот стол устанавливал круглую толстую колоду, она была неподвижной, дедушка называл её «лежак». Посередине лежака был металлический штырь. На него дедушка насаживал верхнюю колоду-круг, называл её «бегунок».

Я люблю смотреть, как дедушка мелет зерно, превращая его в муку:

– Видишь, в центре бегунка – большое отверстие, сюда мы засыпаем зерно, а вот этим рожком, – он взялся обеими руками за гладкую палку-рукоятку, прикреплённую на краю верхнего круга, – мы вращаем верхний круг-бегунок и одновременно засыпаем в отверстие зерно, а на разостланное полотно на полу уже сыпется мука. Понял?

– Да, дедушка! Можно я буду тебе помогать?

Я люблю лето! После Святой Троицы в доме осталось много пахучих веток, зелени.

Стебли рогозы большими пучками стоят в углу под образами, аккуратно разложены даже на полу. Образа убраны белыми полотняными ручниками. Мать их отбеливала и гладила, готовила задолго до святок. А Ядвига сплела венок из берёзовых веток и полевых цветов, он тоже под образами. Лёжа на кровати, я смотрю на Святого, а он смотрит на меня. Мне кажется, что он со мной разговаривает, только я не слышу его голоса, но понимаю – это очень важные слова. Спрошу у мамы, пусть расскажет о них. Она произносит эти слова каждый день, утром и вечером.

Подбегаю к открытому настежь окну, смотрю на густые кусты, усыпанные маленькими цветочками. За кустами – розовые пионы, яркие настурции, бархатцы-чернобривцы. Их много – и комната наполняется чудесными запахами.

– Ты любишь лето, потому что сам летний, – ласково произносит мать, как будто прочитав мои мысли.

– Через неделю к нам приедут из Львова твои крестные, дядя Юзеф и тётя Сабина, – говорит она, прижимая меня к себе. Я радуюсь, что скоро увижу своих крестных.

Выбегаю во двор к Волчку. Он тычется мордой мне в грудь, даже лизнул в щеку. Шерсть у Волчка густая и тёплая, а глаза – как у человека. К нам подошел Антон, погладил Волчка.

– А почему мы зовём его Волчком? – спрашиваю я у Антона.

– Потому что он похож на волка. Видишь, какая у него густая шерсть, и он такой же серый, как волк.

– А ты видел живого волка?

– Видел, в прошлом году в лесу.

– И тебе не было страшно?

– Нет, не было. Волки людей не трогают.

– Я знаю, так и дедушка говорит.

Ночью, во сне, ко мне пришел Волчок. Я смотрю ему в глаза – и вижу волка…

В небе ярко светит солнце. Антон, Ядвига и я сидим в тени под яблоней в нашем саду, на разостланной дерюжке. Ядвига – самая старшая из нас. Она учится в Киеве на учительницу и приезжает домой на целое лето.

– Как хорошо дома, даже уезжать не хочется, – говорит она грустно.

– А ты и не уезжай, – отвечаю я.

Она шутливо укоряет меня:

– А кто тебя учить будет? Ты же хочешь быть грамотным. Не будешь ведь работать в артели, как Антон?