Детка

Чтобы ты начал читать, я написала книгу.

Однажды я сказала «лучше бы тебя не было» и тебя не стало…

Нас было двое. Светловолосая, длинноногая девчонка с оленьими глазами, всегда широко распахнутыми, смотрящими на мир чуть удивленно и в силу возраста очень открыто. И темноволосый, молчаливый парень. Высокий, так что любая бабушка из тех, у которых главный критерий к парням «высокий мальчик- хороший мальчик» одобрила бы, с немного угловатыми движениями, вечно взлетающей рукой к волосам, дабы растрепать прическу, ведь ни одна живая душа не должна подумать, что он прилежный старательный мальчик, а не дерзкий, наглый, немного расхлябанный, уверенный в себе парень с оттопыренным карманом, в котором всегда можно найти ключи, телефон, сигареты и слегка помятую упаковку мятной жвачки. Его звали Крис. Ну а меня в этой компании все звали Лесей. И как можно легко догадаться что-то было, между нами, взгляды, ток по всему телу от прикосновения, приподнятое настроение, в общем «выброс эндорфина» как бы сказали ученые. Это была дружба не дружба, любовь нелюбовь, но, кроме этого, чего-то, постоянно был кто-то третий в наших отношениях. Третий лишний. Будь-то друг Криса, светловолосый высокий парень с более мягкими чертами лица или одна из бесконечного потока девчонок, что постоянно крутились рядом. Кажется, они и мешали выяснить все до конца, запутывали и без того сложные отношения. Хотя…плохому танцору как известно мешают ноги. Возможно, плохими танцорами все же были мы сами, и перекладывать ответственность за то, что произошло в итоге не на кого. Скорее всего это история самой обычной первой любви, о которой и так написано слишком много книг, но не рассказать ее, мне кажется, у меня просто нет права. К кому-то любовь приходит не с тем человеком, к кому-то не в то время, ну а что касается нас… мы просто сами все потеряли. Своей неопытностью, безрассудством и уверенностью, что мы будем жить вечно. Осознавая всю горечь ситуации, приходится констатировать факт- люди не знают сколько им отведено жить, и оказалось, что некоторые ошибки невозможно исправить.

Под ногами расплывается асфальт, и все огни города, дрожащие на мокрых лужах, тоже смазываются, а может это и не мокрый асфальт вовсе, а в моих глазах мокро и щиплет. Поворот, еще один пролет улицы, и наконец знакомый дом, железная дверь, вызываю лифт, но нет сил ждать, и я поднимаюсь по лестнице, задыхаясь то ли от слез, то ли от физической нагрузки. Невозможно стоять и минуты на месте, кажется, что если остановишься, то все рухнет. Навалится черная пелена на сознание, и не станет этого мира. Не замечаю, как уже минуты три давлю на звонок не убирая пальца, бью ладонью по двери, больно. Бью кулаком, пока не начинаю чувствовать боль в костяшках и даже радуюсь, что есть что-то что может причинить большую боль, чем боль в груди. Не сразу понимаю, что за дверью раздаются шаги, и родной такой знакомый хриплый голос спрашивает

– Кто?

Не могу говорить, но он все чувствует и замок щелкает. Растрепанные черные волосы, дымчатые глаза усталые и смотрят из-за нахмуренных бровей, немного угловатая фигура. Он растерян лишь первый миг.

– Лесь? Что? Что случилось?

Он пропускает в коридор, машинально помогает снять куртку. Я плюхаюсь на коридорный пуф, обхватываю голову руками, и начинаю рыдать в голос.

– О нет, только не это, детка. Все так как я и говорил? Прости, малышка, я …я знал, что так будет.

От того, что он знал и предупреждал легче не делается, поэтому я набираю побольше воздуха и принимаюсь за вторую серию нервных всхлипов, с большей силой и отдачей.

– Эй, эй ну же полегче. Нам надо выпить.

Звучит, конечно, круто, но мне 17, а он всегда относится ко мне как к ребенку, поэтому Крис отводит меня на кухню, оставляет завывать как сломанную игрушку на неудобном железном стуле, а сам принимается заваривать чай, пытаясь сгладить неловкость ситуации дежурными вопросами и ненужной информацией.

– Ты как относишься к зеленому чаю? Бабушка говорила нет лучшего успокоения, и я ей верю, если честно. Хотя сам, ты знаешь, предпочитаю Хеннеси. Очень эффективен. Прости, у меня только рассыпной, я заварю прямо в кружке. Осторожней, горячий.

Он протягивает мне дымящуюся чашку. Я икаю и делаю большой глоток совсем еще не заваренного чая. Во рту тут же начинает печь.

– Я же сказал, осторожней!

В его голосе чувствуется легкое раздражение, смешанное с волнением. Но это вовсе не волнение за горячий чай. И я тут же чувствую подвох. Ну конечно же, он волнуется, как бы я не обвинила в своих злоключениях его. И если бы не колючая безнадежность внутри, наверное, я бы так и сделала, но рыдания лишили меня всех сил и все что я могу сделать, это тяжело вздохнуть. Да так, что он понимает, у меня нет желания сейчас ругаться и биться в истерике, кидая беспочвенные обвинения в его адрес.

– Сколько вы протянули?

Я молчу с минуту.

– Откуда ты знал Крис? – отвечаю я вопросом на вопрос.

– Ну детка, это было очевидно, он абсолютно обычный.

– Для тебя все обычные!

Не выдерживаю я. Но он остается непоколебимым.

– Потому что они и есть все обычные.

– Ну так и я такая же!

Пытаюсь спорить, но он пожимает плечами, всем своим видом показывая, что это не так, но дискутировать он не намерен.

– Полтора месяца. Я видела его с другой. И вообще оказалось у него была другая до этого, которая была ему важна. И с которой у них все было серьезно, и он, он, он, он не намерен ждать. Он сказал, что я ребенок, но я просто не уверена, я…а она вернулась к нему…-

Выдаю это скороговоркой, потому что эти мысли вились клубком всю дорогу от моего дома до этой кухни и их просто необходимо было высказать. Так как слезы снова накатывают, делаю большой глоток чая. Он достает из холодильника стеклянную бутылку спрайта, внимательно разглядывает содержимое ящика стола, в поисках открывашки, наконец-то находит ее и только сделав глубокий глоток из горлышка, от которого еще поднимается пар от только что открытой газировки, дает ответ на мою пламенную речь.

– Мне очень жаль, детка, но он правда идиот. И вовсе тебя не стоит. Иди сюда.

И, видя, что я не делаю никаких движений в его сторону, он подходит и стаскивает меня со стула, тянет, упирающуюся в прихожую, щелкает выключателем.

– Смотри же!

Мы стоим перед большим зеркалом в самый пол. Он приобнимает меня за талию одной рукой, я неохотно разглядываю наше отражение. Покрасневшие от слез глаза, зеленые, они всегда «бутылочно-зеленные» как он их называет, когда я нарыдаюсь, смотрят больше растерянно чем печально. Светлые волосы немного спутались, но все же очень сносно ниспадают по плечам прямыми прядками, прямой нос, который я бы конечно сделала чуть короче, но девушкам всегда что-то не нравится в своей внешности. Я закусываю пухлую нижнюю губу, нервничая и не понимая, что он от меня хочет и смотрю на его отражение. На растрепанные темно каштановые волосы (почти черные в этом свете) и четкие скулы, на болотную футболку с логотипом какого-то американского колледжа прямо под цвет моих заплаканных глаз, на сильные руки с длинными пальцами, которые так спокойно меня обнимают, как будто так было всегда. На набитую в подростковом возрасте татуировку от запястья до локтя, которая и тогда-то ничего кроме крутости среди компании не значила, а теперь и подавно. Сама не замечаю, как сердце постепенно начинает биться спокойнее, а слезы уже не накатывают, как волны во время прилива на берег. Я вдруг понимаю, что он следит за каждым моим движением, и даже не видит себя похоже в зеркале.

– Я, наверное, пойду. Спасибо за чай.

Неловко произношу я. Секунду мне кажется, что он не услышал этого, и не отпустит меня, но он расцепляет пальцы, скользит по моей талии ладонью, и вскидывает руки вверх, как будто сдается.

– Я провожу, детка.

Пытаюсь спорить, но скорее по привычке, зная, что спор ничего не даст. Он протягивает куртку, как-то слишком небрежно завязывает шнурки на кроссах и звенит ключами уже в дверях. В лифте делаю попытку сказать спасибо за поддержку, но получаю взгляд «забей, детка» и оставляю это.

Идем по улице рука об руку, так что даже куртки соприкасаясь шелестят, а свежий воздух после дождя заставляет дышать глубже. Мы молчим, но сердце с каждым шагом, прикосновением его плеча, с каждым вздохом заживает, как будто его зашивают прекрасными чудодейственными нитками. И мне становится хорошо.

(начало осени 17 лет)

Мы на парковке за аэропортом. Я и его лучший друг, Лекс. Один из многих парней, которые окружают меня последнее время. Для меня он странный человек. Раньше мы не ладили, но последнее время отношения стали лучше. Если, конечно, встречи раз в несколько месяцев на полчаса можно назвать какими-то дружескими отношениями. Мы успели заехать в автомак и взять по напитку: горячего кофе для него и горячего молока с ореховым сиропом для меня. Мы стоим, облокотившись на бампер его новенькой машинки и следим за горизонтом, дабы не пропустить садящийся или взлетающий самолет.