Детки в клетке (сборник)
Шрифт:
Дарси кивнула. Иногда такие развалины бродили по улицам — бумажный пакет зажат под мышкой или засунут под ветхое пальто.
— Он всегда останавливался в номере одиннадцать шестьдесят три — угловом, с видом на Крайслер-билдинг, и убиралась у него всегда я. Со временем он меня даже по имени стал называть, только это ничего не значило: оно же у меня к форме пришпилено, вот он и читал, только и всего. И не верю, что он хоть разочек меня по-настоящему увидел. До шестидесятого года он, когда уезжал, всегда оставлял на телевизоре два доллара. Потом, до шестьдесят четвертого, уже три. А под самый конец — пять. По тому времени чаевые очень хорошие, но давал-то он их не мне, а просто соблюдал обычай. Обычаи для таких, как он, важнее всего. На чай он давал по той же причине, по какой открывал дверь перед
Он приезжал переговорить с издателями, а иногда так и с киношниками, и с телевизионщиками, обзванивал своих приятелей — тоже издателей либо агентов или писателей вроде него самого — и устраивал вечеринку. Это уж обязательно. Чаще я про них узнавала по мусору, какой на другой день выгребала, — десятки пустых бутылок (почти сплошь «Джек Дэниэлс»), миллионы окурков, мокрые полотенца в раковинах и в ванне, повсюду остатки закусок, поданных в номер. Один раз пришлось выгребать из унитаза целое блюдо вывернутых туда больших креветок. Ну и кольца от стаканов и бокалов, где только можно. А на диване и на полу люди храпят. Не всегда, но часто.
Так обычно бывало, но иногда они все еще праздновали, когда я в половине одиннадцатого утра начинала уборку. Он меня впустит, и я наведу немножко порядка вокруг них. Женщин на этих вечерушках не бывало, одни мужики. И они только пили да про войну вспоминали. Как попали на войну. С кем были знакомы на войне. Где побывали на войне. Кого убили на войне. О том, чего они на войне насмотрелись, своим женам рассказать они никак не могли (ну а черная горничная что-нибудь услышит, так и ладно). Иногда — но не часто — они, кроме того, играли в покер по-крупному, но они и тогда говорили про войну и пока ставили и поднимали ставки, и блефовали, и открывались. Пятеро или там шестеро мужиков, совсем красные, как у белых лица краснеют, когда они за воротник зальют по-настоящему, сидят вокруг столика со стеклянной крышкой, рубашки расстегнуты, галстуки развязаны, а на столике денег столько, что женщине вроде меня за всю жизнь не заработать. И уж как они говорили про свою войну! Говорили про нее, как девушки говорят про своих милых и своих женихов.
Дарси сказала, что не понимает, почему администрация не вышвырнула Джеффриса, какой он там ни знаменитый писатель — они же и теперь к таким загулам строги, а прежде еще строже были, как она слышала.
— Нет-нет-нет, — сказала Марта, чуть улыбнувшись. — Ты не так поняла. Ты решила, что он и его приятели веселились на манер рок-групп — номер вверх дном переворачивали, диваны из окон выкидывали. Джеффрис же не был простым рядовым, как мой Пит. Учился в Уэст-Пойнте, пошел на войну лейтенантом, вернулся майором. Он же был ари-сто-крат, происходил из старинного южного рода с фамильным домом, увешанным старыми портретами — все на лошадях сидят, и вид благородный, дальше некуда. Умел галстук завязывать на четыре разных узла и знал, как нагнуться над ручкой дамы, чтобы ее поцеловать. Аристократ был, можешь мне поверить.
Пока Марта произносила это слово, ее губы чуть искривились в улыбке — и горькой, и насмешливой.
— Он и его приятели иногда шумели, но очень редко буянили — тут есть разница, только объяснить, в чем она, трудно — и никогда контроля над собой не теряли. Если из соседнего номера жаловались — его номер был угловым, с одной только смежной стеной — и дежурный звонил мистеру Джеффрису в номер и просил, чтобы он и его гости вели себя чуть потише, так они сразу переставали шуметь. Понимаешь?
— Да.
— И это не все. Аристократичный отель может пойти навстречу людям вроде мистера Джеффриса. Может оградить их. Пусть себе веселятся и ублажаются выпивкой, картами, а то и наркотиками.
— Он принимал наркотики?
— Черт! Я не знаю. Под конец у него полно было всяких снадобий, но все с рецептами. Я просто говорю, что аристократичность, то есть как ее понимает белый джентльмен с Юга, моет руку аристократичности. Он много лет останавливался в «Ле Пале», и ты можешь подумать, будто для администрации было важно, что он знаменитый писатель, но потому только, что ты в «Ле Пале» работаешь
Дарси медленно покачала головой.
— Удивительно!
— Ты не веришь, деточка?
— Да нет, верю. Но все равно удивительно.
Вновь на лице Марты Роузуолл появилась горькая насмешливая улыбка.
— Для аристократов ничего не жалко… Чары генерала Роберта Ли и знамени Юга… во всяком случае, в те дни. Черт, даже я признавала, что он аристократ, а не из тех, кто вопит из окна всякие непотребства или рассказывает приятелям анекдотики про черномазых. Но все равно черных он не терпел, и не думай, что нет… Я ж тебе сказала, что был он из племени сволочей. Уж когда дело до ненависти доходило, Питер Джеффрис кому хочешь сто очков вперед дал бы. Когда Джона Кеннеди убили, Джеффрис как раз в Нью-Йорке был и устроил вечерушку. Все его приятели собрались и гуляли до следующего дня. Я еле терпела, такое они говорили: как теперь все будет лучше некуда, только кто-нибудь убрал бы его братца, который не успокоится, пока каждый белый приличный парень в стране не начнет трахаться под «Битлов» на стерео, а цветные (вот как они называли черных — «цветные»! До чего же я ненавидела этот слюнявый способ укрывать слова за сюсюканьем!) не будут бесчинствовать на улицах с телевизором под каждой мышкой. До того дошло, что я чуть было не накричала на него. Твердила себе: помолчи, кончи свою работу и поскорее выметайся отсюда. Твердила себе, что он же подлинный отец Пита, если уж на все остальное мне плевать. Твердила себе, что Питу всего три года, и мне нужна моя работа, а я ее потеряю, если не прикушу язык.
И тут один из них говорит: «А когда разделаемся с Бобби, давайте разделаемся и с его младшим братом, трусливой душонкой!» А другой подхватил: «А тогда всех мальчиков уберем и попразднуем по-настоящему!»
«Верно, — говорит мистер Джеффрис. — А когда водрузим последнюю голову на стену последнего замка, закатим такой праздник, что я под него сниму Мэдисон-сквер-гарден!»
Тут уж мне пришлось уйти. Голова разболелась, и в животе колики начались, так я старалась себе рот заткнуть. Номер недоубрала — такого со мной ни прежде, ни потом не случалось, но иногда выгодно быть черной. Он не заметил, что я была там. И вовсе не заметил, когда я ушла. Да и они все тоже.
И опять на ее губах появилась горькая насмешливая улыбка.
— Не понимаю, как ты можешь называть такого человека аристократом даже в шутку, — сказала Дарси. — И называть его подлинным отцом своего нерожденного ребенка, что бы там ни было! По-моему, он был редкая скотина.
— Нет! — отрезала Марта. — Скотиной он не был. Он в некоторых отношениях… почти во всех отношениях был человек — плохой человек, но человек. И в чем-то ты бы могла назвать его аристократом без этой твоей ухмылки, хотя полностью это проявлялось в том, что он писал.
— Ха! — Дарси презрительно посмотрела на Марту из-под нахмуренных бровей. — Так, значит, одну его книжку ты все-таки прочитала?
— Деточка, я их все прочитала. К тому времени, когда я пошла к Маме Делорм на исходе пятьдесят девятого года со щепоткой белого порошка, он их напечатал всего три. А я прочла из них две. Со временем я полностью нагнала, потому что он писал медленнее, чем я читала. — Она сверкнула улыбкой. — А читала я ох как медленно!
Дарси с сомнением покосилась на книжный шкаф Марты. Там стояли книги Элис Уокер и Риты Мэ Браун, и «Линден-Хиллс» Глории Нейлор, но царили на трех полках дамские романы в бумажных обложках и детективы Агаты Кристи.