Детки в клетке (сборник)
Шрифт:
— И всегда баночка с кольдкремом стояла в ванной, а иногда на тумбочке у кровати. Думаю, он им пользовался, когда дрочил. Чтобы кожу не натереть.
Они посмотрели друг на друга и вдруг истерично захихикали.
— А ты не думаешь, деточка, что его в обратную сторону тянуло? — наконец выговорила Дарси.
— Так я же сказала «кольдкрем», а не «вазелин», — ответила Марта, и ее слова явились последней соломинкой: следующие пять минут они хохотали и хохотали. До слез.
Только на самом деле ничего смешного
— Может, неделя прошла с того разговора у Мамы Делорм, может, две, — сказала Марта. — Не помню. С того времени столько воды утекло. И тогда я уже не сомневалась больше, что беременна — не то чтобы меня по утрам рвало или еще что-нибудь, но было такое чувство. И исходило не от тех мест, о каких ты подумала бы. А вроде бы твои десны и ногти на ногах и переносица узнали, что с тобой происходит, прежде остального твоего тела. Или вдруг в три часа дня тебя потянет на китайский салат под соевым соусом, и ты говоришь себе: «Э-эй! Это еще что такое?» Только я ни словечка Джонни не сказала. Знала, что все равно придется сказать, только боялась.
— Я тебя не виню, — сказала Дарси.
— Как-то поздно утром я убиралась в спальне номера Джеффриса и все думала про Джонни и про то, как лучше ему сказать про маленького. Джеффрис куда-то ушел — может, на встречу со своими издателями. Кровать была двуспальная, и простыни смяты по обоим краям. Хотя это ничего не значило: спал он беспокойно. Иной раз нижняя простыня совсем из-под матраса выбивалась.
Ну я сняла покрывало и два одеяла под ним. У него кровь жидкая была, и он всегда укрывался всем, чем мог. А когда начала сдергивать верхнюю простыню, так сразу и увидела. То, что он сбросил, и где оно присохло.
Стояла я там и смотрела на это… уж не знаю, сколько времени. Будто меня загипнотизировали. Так и вижу: вот он лежит на кровати совсем один — все его приятели уже разошлись по домам, лежит тут, а кругом пахнет только дымом от их сигарет, да его собственным потом. Вижу, как он лежит там, а потом начинает заниматься любовью с Матушкой-Большой-Палец и четырьмя ее дочками. Так ясно это вижу, Дарси, как вот сейчас тебя. И не видела я только то, о чем он думал, картинки, какие рисовал у себя в голове… Ну, если вспомнить, как он разговаривал и каким бывал, когда не писал свои книги, я только радуюсь, что не видела.
Дарси смотрела на нее, как окаменевшая, и ничего не сказала.
— И тут это… это чувство поднялось во мне. — Она помолчала, размышляя, потом медленно и раздумчиво покачала головой. — Тут меня подчинила эта потребность. Ну, как захотелось китайского салата под соевым соусом в три часа дня или мороженого с маринадом в два ночи, или… а чего тебе хотелось, Дарси?
— Обрезков бекона, — ответила Дарси, еле шевеля губами. — Муж пошел их купить, но их не было, и он вернулся с пакетом свиных обрезков, так я их прямо-таки сожрала.
Марта кивнула и опять заговорила. Тридцать секунд спустя Дарси кинулась в ванную, где попыталась
«Ищи светлую сторону, — подумала она, слабой рукой нашаривая спуск. — Можно не опасаться похмелья! — И сразу же: — Как я ей в глаза посмотрю? Как?»
Но она напрасно тревожилась. Когда она повернулась, то увидела, что у двери ванной стоит Марта и смотрит на нее с теплым сочувствием.
— Ты ничего?
— Да. — Дарси попыталась улыбнуться и к своему огромному облегчению почувствовала, как ее губы раздвинулись в искренней улыбке. — Я… я просто…
— Я понимаю, — сказала Марта. — Поверь, я понимаю. Ну, так мне дорассказать или с тебя хватит?
— Дорасскажи, — решительно ответила Дарси и взяла подругу под руку. — Но только в комнате. Я на холодильник даже смотреть не могу, а чтобы дверцу открыть…
— Аминь!
Минуту спустя они с облегчением расположились в противоположных концах старенькой, но удобной кушетки.
— Ты и правда хочешь дослушать, деточка?
Дарси кивнула.
— Ну хорошо. — Однако Марта немного помолчала, глядя на свои худые, сложенные на коленях руки, озирая прошлое, как командир подлодки озирает через перископ враждебные воды. Наконец она подняла голову, повернулась к Дарси и продолжила свой рассказ.
— До конца дня я работала, будто в тумане. Точно меня загипнотизировали. Со мной говорили, я отвечала, но слышала, будто сквозь стеклянную стену и отвечала сквозь нее. «Я под гипнозом, — вот что я думала. — Она меня загипнотизировала. Старуха эта. Сделала мне внушение, ну как гипнотизер на эстраде говорит: „Когда вам скажут „цыпочка“, вы встанете на четвереньки и залаете“, и тот, кому он это внушил, встанет на четвереньки и залает, если ему скажут „цыпочка“ хоть через десять лет. Она что-то подлила в чай и загипнотизировала меня и внушила мне сделать это. Эту гадость».
И я знала, зачем она это сделала. Старуха до того суеверная, что верит в заклятия на воде из гнилого пня и верит, будто можно приворожить мужика, если капнуть ему на пятку кровью от месячных, пока он спит, и что если по шпалам идешь, ни одной пропустить нельзя, и еще только Богу известно во что… Если такая старуха, свихнутая на подлинных отцах, умеет гипнотизировать, так для нее самое милое дело гипнозом заставить такую, как я, сделать то, что я сделала. Потому что она верит в это. И ведь я назвала его ей, верно? Еще бы!
И мне тогда даже в голову не пришло, как я совсем забыла про то, что ходила к Маме Делорм, пока не сделала того в спальне мистера Джеффриса. Только ночью я про это подумала.
Весь день я держалась. То есть не плакала, не кричала, истерик не устраивала. Моя сестра Кисси вела себя гораздо хуже в тот вечер, когда она доставала воду из колодца, а оттуда вылетела летучая мышь и запуталась у нее в волосах. Только чувство это, будто я за стеклянной стеной… Но я решила, что с ним справлюсь, не было бы чего-нибудь похуже.