Шрифт:
Шон О'ФАОЛЕЙН
ДЕТОЧКА
Перевод А. Медниковой
Когда мать Бенджи Спилейна получила письмо, подписанное "преданный друг", и узнала, что сын давно "крутит любовь" с молодой особой из банка, она чуть с ума не сошла. Да ведь это грабеж, ее будущее под угрозой, материнская любовь поругана! Бедного, глупого мальчика совратили, опутали и погубили. Бенджи только что исполнился сорок один год. Это был весельчак и гуляка с круглым багровым лицом - прямо тыква для кануна Дня Всех Святых со свечкой внутри, с парой веселых выпуклых глаз, налетом седины на висках и таким животиком, что плащ падал с него отвесно, как у беременной женщины. Он работал в банке и был там первым человеком
– Бенджи, милый, я слышала, ты подумываешь о женитьбе. Это правда? Конечно, деточка, для меня большая радость - знать, что ты устроил свою жизнь. Но торопиться ведь некуда, главное - чтобы ты был счастлив. В таком важном деле нельзя решать сгоряча.
Глаза Бенджи и без того были a fleur de tete*, а тут совсем вылезли из орбит, как от базедовой болезни. Маленький рот приоткрылся, словно у игрушечной рыбки. Он оглушительно расхохотался:
* навыкате (франц.).
– Я? О женитьбе? Господи, откуда ты это взяла?
– Теперь и не вспомнишь, - сказала она, и на сердце у нее стало легко и радостно.
– Может, эта старая кляча Луни наболтала лишнего вчера вечером в церкви? Мол, скоро я тебя потеряю. Ну и злыдня!
– Вот и попала пальцем в небо. Можешь ей так и передать. Я, мамочка, не дурак.
– Он хлопнул ее по колену.
– Ты ведь лучше любой жены, а я тебе вроде второго мужа, правда?
И если не считать определенных супружеских обязанностей, так оно и было, потому что мать прочно привязала к себе Бенджи постоянной нежной заботой, как это делают все ирландки, а он отвечал ей такой преданностью, что его подружка из банка как-то раз сказала, что от одного вида этой парочки ее тошнит. В общем, мать выкинула это из головы, только баловала и нежила его пуще прежнего, пока после Пасхи не получила другое письмо, подписанное на этот раз "доброжелатель" и сообщавшее, что на праздники он ездил в Париж и Канн с той самой молодой особой. Тогда она стала вскрывать над паром его письма. Но поскольку Бенджи и его возлюбленная служили в одном учреждении, прошло больше месяца, прежде чем мать нашла то, что искала. От первой же строчки она густо покраснела: "Милый Бенджи-Венджи, твоя бедная крошка Анджела лежит с гриппом, и какой стыд и срам, что я валяюсь в постели с гриппом, а не с..." Когда Бенджи прочел это письмо за ужином, его круглое лицо расплылось в глупой ухмылке, и мать от всей души пожелала крошке Анджеле схватить двустороннее воспаление легких и уже никогда не подняться.
Первым делом она поплелась к своему духовнику. Тот посоветовал молиться за скорейший брак сына, чем ужасно ее разозлил. Она поблагодарила. Сказала, что помолится. Но даже и не подумала следовать совету. Во-первых, ей вовсе не хотелось, чтобы мальчик женился, а во-вторых, она доподлинно знала, что Бенджи и сам этого не хотел. Ей пришло в голову кое-что получше. Она всегда благоговела перед святой Моникой, матерью святого Августина, и теперь приступила к девятидневной молитве этим святым. А в спальне Бенджи повесила их портреты. Она даже взяла в библиотеке экземпляр "Исповеди" блаженного Августина и подложила его под "Спортивную хронику", лежавшую на кресле сына. Это был один из тех вечеров, когда Бенджи обыкновенно водил ее в кино, но она сказалась усталой, оба остались дома, и он, естественно, уселся в кресло прямо на книгу.
– Вот тебе и раз, - сказал он, вытаскивая ее из-под себя, - где ты это раздобыла?
– Это?
– переспросила она, уставясь на книгу поверх очков.
–
– Почитать тебе немножко?
– спросил Бенджи, который частенько читал ей вслух, когда они сидели вечером дома.
– Как хочешь, - сказала она равнодушно.
Чтобы доставить матери удовольствие, он взялся за книгу, но уже через несколько минут стал просто листать страницы.
– Что этот Августин все ходит вокруг да около?
– нетерпеливо спросил Бенджи.
– Только и дела - бить себя в грудь. Я пока ничего стоящего не вижу. Что он хоть натворил, хотелось бы знать, а то одна брехня.
– Ничего особенного, - сказала она, грустно глядя в огонь.
– Господи, спаси ее и помилуй, бедную.
– И вздохнула.
– Это все, что я могу сказать, спаси и помилуй!
– Кого спаси?
– спросил Бенджи.
– А, ты права, он ведь, кажется, убежал с женщиной, да?
– И Бенджи стал оживленно перелистывать страницы.
– Я имею в виду Монику, - сурово сказала мать.
– Он разбил несчастное материнское сердце. Но зато потом, - добавила она радостно, - утешил, благослови и защити его Господь. Это когда он оставил путь порока. Такая чудесная сцена: двое сидят у окошка и любуются закатом на море. Рука в руке. Мать и сын. Чудесно! Ах, как чудесно!
– Ты, похоже, знаешь книжку наизусть. Мы до этого места еще не дошли.
– Да при чем тут книжка, деточка? Зачем она мне? Вот уже сорок лет я хожу к отцам-августинцам послушать о нем ежегодную проповедь. Там есть еще одна чудесная сцена - в саду. Когда бедный мальчик рыдал под смоковницей. Совесть его мучила, я думаю. И голос говорит: "Tolle lege, tolle lege"*. И он идет и берет книгу апостола Павла, и как ты думаешь, что он видит в самом начале, на первой строчке?
* Бери и читай (лат.).
Пристальный взгляд матери встретился с удивленными глазами на румяном, жизнерадостном, круглом, как тыква, лице Бенджи, и она решила нанести удар: "Не предаваясь ни пированиям, ни распутству, ни сладострастию, ни пьянству, но облекитесь в одежды Господа вашего Иисуса Христа". Мать слегка перепутала библейское изречение, но вложила в него столько пыла, что Бенджи приготовился услышать: "Возлюбленная братия!"
– Вот тогда-то, - продолжала она, снова путаясь в Священном Писании, стрела и поразила его, как когда-нибудь она поразит любого и каждого, даже самых жестокосердных среди нас. "Се, иду, - говорит Господь, - как тать в ночи, ища, кого поглотить".
Бенджи кисло взглянул на нее.
– В тебе погиб великий проповедник, - сказал он, продолжая отыскивать в книге место попикантнее.
Она замолчала. Бенджи удалось найти довольно интересное описание чего-то, похожего на бой быков, поэтому он не замечал проницательных взглядов, которые бросала на него мать. Вдруг он услышал, как она тихо, ни к кому не обращаясь, сказала:
– Была сегодня на исповеди.
Бенджи что-то промычал. Он уже много раз это слышал.
– У отца Бенайнаса из капуцинского монастыря.
Бенджи целиком ушел в описание боя быков и опять ничего не ответил.
– Он знает тебя.
Тут Бенджи поднял глаза:
– Меня? Да я отродясь его не видел.
– И он опять уставился в книжку.
– Зато он тебя видел. Говорит, что знает тебя как облупленного.
Бенджи отложил "Исповедь". Там опять началось покаяние.
– Вот как! Так вы, значит, говорили обо мне?
– Она услышала зловещие нотки в его голосе, но решила пропустить их мимо ушей.
– Нет, что ты! Это ведь было на исповеди. Мы просто говорили о бедняжке святом Августине.