Детские годы сироты Коли
Шрифт:
— Ой, ну, с меня, кажется, хватит, — пробормотала Алла Аркадьевна и вдруг весело засмеялась: — Родители! Колю бы своего пожалели! Он у вас в психушке кончит!
— Колю? — прошептала мать. — Откуда она знает, что это Коля? — и обернулась к Кольке: — Ты с ней знаком? Видел?
Колька молчал. Больше всего ему хотелось, чтобы все это было сном и чтобы он быстрее проснулся.
— Я спрашиваю тебя, — повторила мать. — Ты ее когда-нибудь видел?
Колька замотал головой.
— Ай, ай, ай! — и Алла Аркадьевна погрозила ему большим белым пальцем, — Да разве мы с тобой не встречались? Разве мы не плавали
— Что? — прошептала мать. — Какого дурака?
И вдруг ударила Кольку по лицу.
— Предатель! Убирайся от меня! Гаденыш!
— Перестань! — проревел отец. — Идиотка!
Мать разрыдалась. Колька стоял оглушенный и чувствовал, как у него щиплет щеку. Отец вплотную приблизился к ним.
— Вера, — видимо, сдерживаясь, сказал он, — я своего решения не поменяю. Мы с тобой еще поговорим. Я буду помогать. Уходи отсюда.
И вдруг высокая, неловкая мать в своем скользком красном плаще опустилась на колени и сказала Кольке:
— Проси отца. Становись. Проси его. Мы не уйдем.
— О, Господи! — задохнулась Алла Аркадьевна. — Да сделай же ты что-нибудь, Леня! Я сейчас милицию вызову!
Мать не шевелилась. Красный плащ стоял над ней так, словно на спине, под плащом, прятался человек.
Алла Аркадьевна высоко подняла волосы обеими руками и ушла куда-то, хлопнула дверью. Колька и отец посмотрели друг на друга.
— Черт знает что, — отчаянно сказал отец, — вот ведь угораздило меня… Коля, уведи маму домой. Успокой ее. Я позвоню вечером. Обещаю.
— Мам, — прошептал Колька, — пойдем, мам, это, домой поедем…
Вера тяжело поднялась с колен. Лицо ее было каким-то голубовато-серым, помада размазалась.
— Пожалеешь ты об этом, Ленечка, — тихо сказала она, — ох, как ты пожалеешь!
В лифте они молчали. Дождь из моросящего стал тяжелым и холодным. Опять поймали машину.
… дом, подъезд, мокрые помойные баки у подъезда. На двери приклеен листок “Их разыскивает милиция”. Два лица: мужское и женское. Женщина похожа на гиену, которую Колька видел по телевизору.
В квартире было сумрачно, пыльно, окна зашторены. Не снимая плаща, Вера бросилась к телефону и принялась кому-то звонить. Колька пил воду из-под крана и слышал, как она шепчет в трубку:
— Войдите в мое положение! Какая травма? Два месяца — не срок для адаптации! Я профессиональный психолог, я знаю, что говорю!
Вечером приехала бабушка Лариса. Посмотрела на мать, лежащую на диване под пледом. Сварила макароны. Вытащила из сумки банку клубничного варенья и пучок укропа.
— Грибов на участке очень много, — сказала бабка, — хотела собрать, да потом плюнула. Не до грибов.
Прошло еще несколько дождливых и пасмурных дней. Колька стал бояться ночи, потому что сны ему снились такие страшные, что он просыпался в слезах, а однажды даже замочил постель, не удержался. Мать обнаружила это первая, сделала огромные глаза и позвала бабку. Бабка велела Кольке идти в ванную, сдернула с кровати его простыню и сказала матери:
— Сама понимаешь, о чем речь… Не мне тебя учить.
Мать сжала виски руками и опять пошла звонить кому-то по телефону.
Случилась же эта неприятность вот почему. Колька видел во сне, что он вырос, стал моряком и служит на подводной лодке. Он плыл на огромной глубине и чувствовал море. Оно шумело
В конце концов, в животе что-то лопнуло, и произошла неприятность.
Вечером пришел отец. Наверное, до этого он позвонил и сообщил, что придет, потому что бабка вымыла всю квартиру и наготовила очень вкусных — судя по запахам — вещей. Вера ей не помогала, только сидела перед зеркалом и красилась. Накрасившись, она смотрела на себя, как на чужую, потом вскрикивала и бежала в ванную смывать все, что накрасила. К восьми часам она все-таки накрасилась окончательно, и щеки у нее стали такими розовыми и блестящими, словно на них наклеили конфетные бумажки.
Отец пришел чужой и невеселый. На голове у него была маленькая клетчатая кепочка, и он, видно, отпускал бороду, потому что из подбородка лезла густая щетина, похожая на срезанные в поле толстые стебли сорняков.
— Иди спать, Коленька, — ласково сказала мать Вера, глядя на отцовскую щетину так, словно она сейчас бросится выдергивать ее зубами.
— Да, Колян, — торопливо поддержал ее отец, — ты сейчас лучше иди ложись, а я к тебе потом отдельно загляну, — и вытащил из кармана большую шоколадную плитку. — Сразу только не ешь, а то живот заболит.
Бабка возилась на кухне, так что Колька лег на постель не раздеваясь и не зажигая света.
В соседней комнате закашлял отец и сказал, кашляя:
— Простыл я, погода хуже ноябрьской…
Мать перебила его дрожащим голосом:
— Ты когда думаешь вернуться, Ленечка?
Отец, видимо, не успел ответить, так как бабка ворвалась из кухни и запела:
— От кашля липовый цвет надо заваривать. Шалфей с ромашкой, свеженький боярышник, пустырник, корочку дуба… Полчаса на огне, потомить, потомить, потом через марличку, через марличку, и — как рукой… Главное: потомить как следует.
— Вера! — отец возвысил голос.
Но бабка опять вмешалась:
— А я тебе пирожков на закусочку, потом горяченькое принесу, ногу баранью запекла с чесночком, и выпьем, как люди, все по-людски, все по-человечески… Верочка-то от плиты не отходила, жена ведь, старалась для тебя, по-людски все…
— Вера! — не обращая на нее внимания, сказал отец. — Я хочу развестись, потому что собираюсь жениться. Она ждет ребенка.
Наступило молчание. Потом мать тихо спросила:
— Ребенка? От кого?