Детские странствия
Шрифт:
Утром, придя в училище, мы видели, как сторож Алексей трудился у окна в коридоре над ботинками инспектора. Он чистил их сначала сухой щеткой, потом плевал на щетку и снова чистил, потом плевал на ботинки и опять чистил; посматривал на них, поднося к окну, на свет, и спрашивал кого-либо из нас:
«Как, ребята, зеркало, а?»
«Пожалуй, и у самого воинского начальника сапоги так не блестят», - говорили мы.
«Эх, ребята, ребята, вам бы только на воинского глядеть в обедню!
– сокрушенно покачав головой, скажет, бывало, Алексей. Посмотрит на вычищенные ботинки и вздохнет: -
Жалея Алексея Петровича, мы учились по его предметам особенно старательно.
Однажды он заговорил с нами об Иване Емельяновиче:
– Что же это вы, Ломоносовы, забыли своего старого учителя, не пишете ему? Книги виноваты? Или, может, семи копеек на марку нет? А Иван Емельянович обижается на вас.
– А почему вы знаете, что он обижается?
– спросил Потапов.
– Пишет мне, не забывает старых друзей, - сказал Алексей Петрович и пообещал нам прочесть, что пишет о нас Иван Емельянович, если мы зайдем к нему когда-нибудь в гости.
Обрадовавшись приглашению, мы не стали откладывать его на когда-нибудь, а отправились в гости к инспектору в тот же день, как только дождались последнего звонка.
Инспекторская квартира помещалась в бывшем угловом классе, разделенном дощатыми перегородками на четыре клетушки, одной из которых была темная прихожая.
Клавдия Ивановна, выходя на кухню, оставляла иной раз дверь в квартиру открытой, и мы с Потаповым, по своей привычке совать всюду носы, пользуясь случаем, заглядывали в прихожую.
Но что увидишь в темной прихожей? Нас грызло любопытство заглянуть в инспекторские комнаты. И вот вдруг получаем приглашение. Значит, нечего нам покашливать в прихожей, можно смело стучать в дверь.
Открыла дверь нам Клавдия Ивановна, как всегда, встрепанная, всклокоченная и будто испуганная.
– Чего вам, мальчики? Алексея Петровича? Так он плохо себя чувствует.
Но за перегородкой раздался голос самого Алексея Петровича:
– Кто там ко мне? Дети? Так пусть заходят.
Мы зашли за перегородку, в маленький инспекторский кабинетик, и увидели, что Алексей Петрович лежит на кушетке с газетой в руках.
В ответ на наше громкое «здравствуйте» он помахал нам газетой и весело заговорил:
– Слыхали, дети, какие события происходят в нашей губернии?
Откуда нам было слышать про губернию! В Пудоже говорили: «Губерния у нас аж за Онежским озером».
А мы знали, что Онежское озеро самое большое.
– Так вот, слушайте!
– сказал Алексей Петрович и прочел нам из газеты, что «в нашу северную губернию назначен новый директор народных училищ, статский советник Иван Львович Волкович».
– Во как! В одном лице два хищных зверя.
– Леша!
– в ужасе вскрикнула за перегородкой Клавдия Ивановна.
– Что ты говоришь!
– А разве не верно? Лев и волк в одном лице. Всех нас съест, с костями проглотит!
– Алексей Петрович стал громко смеяться и смеялся, пока его не начал душить кашель.
Клавдия Ивановна прибежала в кабинет, вывела нас в прихожую и расплакалась.
– Голубчики, я вас очень прошу никому не говорить, - умоляла она нас.
– Сами понимаете, что Алексей Петрович выпил - вот и сказал лишнее. Дойдет до начальства, и его могут уволить. А он человек больной - куда мы денемся с детьми? Дайте, голубчики, крест, что никому не скажете.
Мы перекрестились, что не скажем, и Клавдия Ивановна, успокоившись, повела нас на кухню, дала по пирожку.
Выйдя из училища, Потапов сказал:
– Ну, Васька, гляди - могила!
– Могила!
– повторил я.
Клавдии Ивановне нечего было бояться. Мы понимали, что раз Алексей Петрович выпил - значит, сказал лишнее и что нам лучше откусить себе языки, чем проболтаться об этом.
Что писал о нас Иван Емельянович, мы так и не узнали.
Но на другой день Алексей Петрович, придя на урок, подошел к нам и молча положил на нашу парту семикопеечную почтовую марку. Теперь нельзя уже было не написать Ивану Емельяновичу. И вечером в общежитии мы с Потаповым долго чистили перья в волосах, размышляя, о чем бы это нам написать своему учителю.
О многом можно было написать, да вот беда - чем длиннее будут письма, тем больше окажется в них ошибок: вместо радости доставим Ивану Емельяновичу одно огорчение.
– Давай пиши ты, у тебя лучше почерк. А подпишемся оба, - предлагал Потапов.
– Больно хитрый ты, Васька!
– говорил я.
– Иван Емельянович по почерку узнает, что писал я, и все ошибки припишет мне, а ты в стороне останешься.
Писали мы с Потаповым врозь, но письма у нас получились одинаковые, будто под диктовку написанные, потому что один заглядывал в листок к другому и повторял за ним слово в слово, чтобы не сделать ошибок больше, чем сделал другой.
Иван Емельянович не заставил нас долго ждать ответа. Мы получили большое письмо, в котором он хвалил нас за дружбу, за успехи в ученье и писал, что пора наших детских странствий, надо думать, подходит к концу и недалеко уже время, когда нам надо будет выбирать свой жизненный путь, чтобы твердо идти по нему до конца.
Он, конечно, заметил, что ошибки в письмах у нас одинаковые, и посмеялся над нами. «Боюсь, что вы заразились в Пудоже дурным примером, если даже письма своему учителю списываете друг у друга», - писал он. Но мы были счастливы, что получили письмо от Ивана Емельяновича, и этот маленький упрек не очень-то огорчил нас.
В конце письма Иван Емельянович передавал поклон Алексею Петровичу. На радостях мы заторопились побывать еще раз в гостях у инспектора и сейчас же побежали в училище.
Был уже вечер, и нам пришлось сильно стучать в калитку, чтобы сторож Алексей вышел открыть ее.
– Что за пожар?
Мы не стали объяснять ему, сказали только, что получили важное письмо с поручением к Алексею Петровичу.
На этот раз нам повезло: Алексей Петрович со всей своей семьей сидел за столом, ужинал. Сначала он удивился, чего это мы вдруг прибежали к нему такие веселые, запыхавшиеся.