Детский психоанализ
Шрифт:
Я была вынуждена признать, что все эти фантастические образы, будь они добрыми или злыми, действуют в психике взрослых и у детей совершенно идентичным образом, и речь идет об одном и том же универсальном механизме. [26] Все эти персонажи репрезентируют промежуточные этапы между жестоким и угрожающим Супер-Эго, полностью отрезанным от реальности, и теми идентификациями, которые приближаются к ней. Прогрессивное видоизменение этих промежуточных персонажей в мать или отца, приходящих на выручку (что гораздо ближе к реальности) можно систематически наблюдать в ходе аналитической игры. Их тщательное изучение представляется мне весьма поучительным, особенно для нашего понимания процесса формирования Супер-Эго. Мой опыт подсказывает, что одновременно с обозначением эдипального конфликта, зачинается и становление Супер-Эго, которое первоначально имеет тираническую природу и формируется по образу и подобию прегенитальных стадий, которые к тому времени как раз достигают своего апогея. Генитальное влияние начинает сказываться, но поначалу оно слабо ощутимо. Последующая эволюция Супер-Эго в направлении генитальности в конечном итоге будет зависеть от того, какая форма оральной фиксации одержит верх, а конкретно, на стадии сосания или кусания. Главенство генитальной фазы как в отношении сексуальности, так и по отношению к Супер-Эго, зависит от достаточной силы фиксации на оральной стадии сосания. Чем дальше развитие Супер-Эго,
26
Мы обнаруживаем пример действия подобного механизма в фантастической убежденности, что Бог посылает свою помощь и поддержку, какие бы зверства и злодейства не совершались с целью сокрушить врага и его страну (чему служит подтверждением многочисленные случаи в ходе последней войны).
27
В двух моих предыдущих статьях я прихожу к заключению, что для детей как одного, так и другого пола, смена матери, как первичного объекта оральной любви, и переключение на другой объясняется оральными фрустрациями, переживаемыми из-за нее, а также тем, что образ вызывающей фрустрацию матери продолжает поддерживаться в психической жизни ребенка, как мать, которая заставляется себя бояться. Здесь мои выводы совпадают с положениями Радо, который относит к тому же источнику причины расщепления материнского образа на плохую и хорошую мать и делает ее отправной точкой для своего понимания генезиса меланхолии. («Проблемы меланхолии», Международный психоаналитический журнал, № 9,1928, стр. 420).
Имаго, предпочитаемые в эту раннюю фазу развития Эго несут отпечаток прегенитальных импульсов несмотря на то, что в действительности они основываются на реальных эдиповских объектах. Именно на этих ранних стадиях появляются фантастические и сокрушаемые имаго, которых пожирают и раздирают на мелкие клочки, и в которых мы узнаем некую смесь различных прегенитальных влечений. В продолжение эволюции либидо, эти имаго интроецируются под воздействием либидных точек фиксации. Однако Супер-Эго в своей совокупности содержит разнообразные идентификации, причисляемые к последующим стадиям развития, которыми оно отмечено. Когда вступает в силу латентный период, развитие Супер-Эго также, как развитие либидо, подходит к концу. [28] В ходе дальнейшего развития, Эго использует уже тенденции к синтезу, чтобы усилить объединение в единое целое с этими различными идентификациями. Чем более экстремальный и отчетливо контрастный характер носят эти имаго, тем менее удастся этот синтез, и тем труднее его буде поддерживать. Слишком сильное действие, проявленное этим типом имаго, интенсивность потребности в создании доброжелательных персонажей, противостоящих угрожающим, быстрота, с которой союзники трансформируются во врагов (что служит, кстати, объяснением, почему в играх так часто избегается реализация желаний), — все это показывает, что синтез идентификаций не удался. Этот провал объясняется амбивалентностью, тревожными тенденциями и недостатком стабильности или излишне скорой ее утратой, а как следствие, дефектным отношением с реальностью, столь характерной для детей-невротиков. [29] Необходимость синтезирования Супер-Эго вызывает трудности, с которыми сталкивается субъект, пытаясь договориться с Супер-Эго, продуцирующим имаго с настолько оппозиционными характеристиками. [30] Как только стартует латентный период и возрастают требования реальности, Эго начинает прилагать все более заметные усилия, чтобы завершить этот синтез, с целью обрести благодаря ему некий баланс между Супер-Эго, Оно и реальностью.
28
Фенихель в одной из своих работ, посвященной моему вкладу в исследование процесса формирования Супер-Эго ошибочно полагает, что я отношу завершение развития Супер-Эго ко второму или третьему году жизни ребенка. В своих публикациях я всего лишь высказываю гипотезу, что процессы формирования Супер-Эго и развития либидо подходят к концу одновременно.
29
По мере продвижения в ходе психоанализа, воздействие угрожающих персонажей всю больше утрачивает свою эффективность, тогда как персонажи, которые способствуют исполнению желаний, становятся все более отчетливо представленными в игре, а их существование существенно продлевается. В то же самое время нельзя не заметить, что желание играть возрастает в такой же пропорции, в какой развязка игры приближается к наиболее удовлетворительной. Соответственно ослабевает пессимизм и возрастает оптимизм ребенка.
30
Зачастую у ребенка бывает представлен полный набор родительских образов, начиная о «мамы-великанши» или «матери, которая подавляет» вплоть до абсолютно доброжелательной «мамы-феи». Мне непосредственно приходилось встречаться с образами «мамы промежуточной» и даже с «мамой — на три четверти», представляющих некий компромисс между остальными экстремальными примерами.
Я пришла к выводу, что расщепление Супер-Эго на первичные идентификации, интроецированные на различных стадиях развития, представляет собой механизм, аналогичный и теснейшим образом связанный с проекцией. Думаю, эти механизмы (расщепление и проекция) являются главными факторами, организующими тенденции к игровой персонификации. Благодаря им, синтез Супер-Эго, поддерживаемый в той или иной мере напряженными усилиями, может быть на какое-то время отложен. Помимо прочего, напряжение, созданное наблюдаемым перемирием между Супер-Эго, как единым целым, и Оно, уменьшается. Интрапсихический объект также оказывается менее жестоким и может перемещаться в направлении внешнего мира. Удовольствие, достигаемое таким способом, еще больше возрастает, когда Эго обнаруживает, что может различными способами добиться того, чтобы вклад тревоги и чувства вины сообщил психическим процессам способность находить благополучный исход, а следовательно, в значительной степени снижать тревогу как таковую.
Я уже упоминала, что игра раскрывает отношение ребенка к реальности. Далее постараюсь объяснить, почему это отношение столь тесно связано с условиями исполнения желаний и с персонификацией, которые до последнего служили нам критериями, позволяющими задавать основные характеристики психической ситуации.
В анализе Эрны долгое время никак не удавалось восстановить ее связь с реальностью. Казалось, не существует средства перекинуть мостик через пропасть, которая отделяла любимую и благожелательную мать от реальной жизни, и тех ужасающих преследований и унижений, которым та подвергала ребенка в играх. Но как только анализ вышел на уровень, на котором отчетливо проступили паранойяльные черты, все увеличивающееся количество деталей всплывало на поверхность, и в итоге из них предстала реальная мать, хотя и в деформированном и гротескном виде. В то же самое время проявилось отношение ребенка к подлинной реальности, то есть обнаружила себя та реальность, которая была подвержена явной деформации. С тонкой проницательностью внимательного наблюдателя, Эрна в мельчайших подробностях отмечала все действия и движения, которые предпринимали ее окружающие, но воспринимала их таким образом, который не имел ничего общего с реальностью, в той системе, где она подвергалась слежке и преследованию. Например, она пребывала в уверенности, что сексуальные отношения ее родителей (которые она, стоило ей остаться в одиночестве, воображала как бесконечно длящееся совокупление), и знаки внимания, которыми они обменивались, объясняются единственно желанием матери вызвать у нее ревность. Она приписывала тот же мотив любым материнским удовольствиям, и даже любому удовлетворению кого бы то ни было, а в особенности хорошо одетым женщинам, — все для того, чтобы досадить ей, и тому подобное. При том, она явственно ощущала, насколько странно выглядят эти идеи, и прилагала массу усилий, чтобы сохранять их в секрете.
В игре Джорджа, как я уже говорила об этом, изоляция от реальности была весьма очевидна. Игра Риты на первой стадии анализа, когда угрожающие и наказывающие имаго достигли своего апогея, также в очень незначительной степени отражала ее отношения с реальностью. Теперь перейдем к тому, как это отношение было выявлено во второй фазе психоанализа. Мы можем рассматривать его, как типическое отношение с реальностью для невротизированных детей, даже если по возрасту они намного обогнали Риту. В противоположность тому, что можно обнаружить у паранойяльных детей в этот период, она продемонстрировала своей игрой стремление избегать встречи с реальностью ровно в той мере, в какой реальность соотносилась с фрустрациями, которые девочка испытала в недавнем прошлом, но так и не смогла изжить.
Подобное поведение сопоставимо с тем уходом от реальности, который манифестировался в игре Джорджа, предоставляя ему большую свободу фантазирования, избавленного от всякого чувства вины по той самой причине, что просто не имело никакой связи с реальностью. В его анализе каждый следующий шаг в сторону адаптации к реальности высвобождал необходимое количество тревоги и порождал все больший отказ от фантазий. Когда такой отказ в свою очередь выявлялся, психоанализ всегда приводил к значительному прогрессу, а освобожденное фантазирование получало возможность более полно соотноситься с реальностью. [31]
31
Подобный прогресс также сопровождался постоянным прирастанием способности к сублимации. Фантазии, освобожденные от чувства вины, обретают возможность сублимироваться более соответствующим реальности образом. Я могла бы добавить здесь, что результаты анализа детей намного превосходят то, чего мы обыкновенно добиваемся с взрослыми, особенно, в том, что касается укрепления способности к сублимации. Мы регулярно наблюдаем, причем, даже у самых маленьких детей, что стоит только устранить чувство вины, как сразу же появляются на свет новые сублимации, а те, что существовали прежде, заметно усиливаются.
У невротизированных детей устанавливается некий «компромисс», то есть определенная, крайне ограниченная часть реальности осознается, остальное отрицается. Массированное отрицание распространяется в том числе на подавляемые чувством вины мастурбационные фантазии, что приводит, в свою очередь, к блокированию процессов игры и обучения — общее место любого описания детского невроза. Навязчивые симптомы, в которых проявляется отказ (изначально это касается собственно игры), отражают этот компромисс между массированным подавлением фантазий и искаженными отношениями с реальностью. В таких обстоятельствах возможны только самые узкие компенсаторные формы.
Игра нормальных детей позволяет проявиться оптимальному балансу между фантазией и реальностью. Я бы хотела обрисовать различные отношения с реальностью, раскрывающиеся в детской игре в зависимости от того заболевания, которым страдает ребенок. Самый полный отказ от фантазирования и тотальное отсутствие отношений с реальностью мы обнаруживаем при парафрении. У детей-параноиков отношения с реальностью подчиняются мощнейшим фантастическим воздействиям и именно ирреальное превалирует над ними. Представленные в играх детей-невротиков переживания приобретают характерный оттенок навязчивости, сказывающийся на их потребности в наказании, согласованной с террором несчастливой развязки. Нормальные дети могут овладевать реальностью гораздо более эффективными способами, их игра демонстрирует, что способность адекватно реагировать и более комфортно проживать свои фантазии у них значительно выше. Кроме того, они способны переносить реальную ситуацию, даже когда не в силах ее изменить, потому что их более свободная фантазия легче обеспечивает им отказ от реальности, а также потому что более полное облегчение позволяет им в мастурбационных фантазиях в более «эгосинтонической» форме открыть для себя расширенные возможности для удовлетворения.
Теперь мы можем перейти к взаимосвязи между отношениями с реальностью и процессами персонификации и осуществления влечений. В играх нормальных детей эти процессы свидетельствуют о более сильном и длительном воздействии идентификаций, берущих свое начало на генитальном уровне. В той мере, в какой имаго приближаются к реальным объектам, отношения с реальностью улучшаются, причем у здоровых детей это характеризуется оптимальных принятием реальности. При наличии заболеваний (у психотиков или в случаях тяжелого обсессивного невроза), которые выделяются расстройством отношений или полным разрывом с реальностью, также наблюдается негативное исполнение желаний, когда в игре воплощаются Экстремально жестокие персонажи. В данной статье я попыталась продемонстрировать на основе этих явлений, что Супер-Эго, которое преобладает в них все еще находится на ранних стадиях своего формирования. Мои выводы сводятся к следующей мысли: господство угрожающего Супер-Эго, интроецированного в ходе первых стадий развития Эго является одним из основополагающих факторов психотических нарушений.
Настоящая статья содержит исследование важнейших функций механизма персонификации в играх детей. Мне бы хотелось далее подчеркнуть значимость этого механизма в психической жизни взрослых. Я пришла к заключению, что он отвечает за формирование одного из слоев феномена, который играет в ней существенную и универсальную роль, одного из важнейших явлений в психоанализе как детей, так и взрослых. Я имею в виду перенос. Когда деятельность фантазии ребенка полностью свободна, во время сеансов психоаналитической игры он приписывает психоаналитику самые разнообразные и противоречивые роли, например, мне приходилось, исполнять роль Оно. В такой проективной форме фантазии ребенка получают возможность пробиться к выходу с наименьшим ущербом в виде тревоги. Например, Джеральд, для которого я разыгрывала роль мамы-феи, преподносившей ему в подарок пенис отца, нередко назначал меня играть роль мальчика, который проникал ночью в клетку к львице с детенышами, нападал на нее, похищал у нее львят, убивал и пожирал их. Затем он сам становился львицей, которая обнаруживала меня и убивала с максимально возможной жестокостью, на какую только была способна. Эти роли чередовались в зависимости от аналитической ситуации и количества латентной тревоги. Чуть позже, например, малыш сам исполнял роль негодяя, который пробирался в клетку, а меня назначал играть жестокую львицу. Но вскоре львы были в одночасье заменены на игру в спасающую маму-фею, чью роль я также должна была исполнять. Ребенок к этому времени уже был способен самостоятельно играть роль Оно (это был явный признак прогресса в его отношениях с реальностью), так как его тревога несколько пошла на спад, что доказывал возникший образ мамы-феи.