Детский сад

Райман Джефф

Милена снова смолкла. «Интересно, чувствую ли я хоть укольчик, хоть намек на ревность? “Как же так, это же моя забота! Мужики уже все к рукам прибрали, даже это!”»

— Так, — сказала Милена. — А теперь медленно и подробно. Почему это тебя не убьет. И что мне делать, если это все же случится.

МИЛЕНА ВСПОМИНАЛА, как она сидит у себя за письменным столом, в новой квартире, и работает. Рядом дефицитный музыкальный центр, фоном негромко звучит «Песнь о земле». Милена изучает земельную карту Братства Зверинца.

Надо подыскать наиболее подходящее место для приюта больных и для Жужелиц. Мильтон хочет задвинуть их подальше в сельскую глубинку. Он еще жив, и все еще в должности Министра.

Ставни шкатулочных комнат закрыты из-за непогоды. Снаружи холодно, а откуда-то снизу доносится запах кофе. По углам чутко притихли тени, а руки у Милены слегка дрожат не то от холода, не то от безотчетной тревоги. Стоит зима, и свобода Милены все еще ограничена рядом условностей. Где-то с портативным куб-проектором скрывается Троун.

— Ну, как дела? — слышится вдруг со стороны.

Милена, обернувшись было на знакомый голос, пересиливает себя и говорит, уставясь в карту:

— Скоро здесь будут Ангелы, так что тебе лучше вовремя уйти.

Милена теперь Терминал. Консенсус обо всем знает, и Ангелы бдительно отсекают ей свет.

— Ты взгляни на меня, — просит Троун.

Милена, помедлив, все же оборачивается. Голова у Троун обрита; вместо гривы на ней теперь лишь щетина да мелкие крестообразные порезы. Она стоит с печальной улыбкой, в грязно-белой жилетке и рваных штанах. Откуда-то доносится запах — вроде как от спиртовой горелки. Руки и колени у Троун дрожат от холода. «Боже мой, — невольно думает Милена, — ну и вид».

— Послушай, Троун. Я отчасти даже сожалею о том, что все так обернулось. Очень сожалею. Но не буду же я просить тебя снова со мной работать, ведь так?

Милена опять повернулась к карте.

— А, так ты все же сожалеешь? Приятно слышать.

Троун говорит тоненько, с легкой сипотцой, как проказливая малолетка. Милена увеличивает громкость на своем электронном устройстве. Музыка набирает обороты; сопрано вибрирует как свисток, сверлят слух флейты. Мертвые пространства между квартирами все равно поглотят звук. «Откуда этот спиртовой запах? От плитки, что ли?» — недоумевает Милена, стараясь игнорировать то, что еще улавливается боковым зрением.

— Милена! — Троун пытается перекричать шум. — Милена, оглянись, у меня тут один эффект классный!

Милена, сузив глаза, молчит.

— Это ж твоя работа, разве нет? Использовать мои идеи. Ну оглянись, прошу тебя!

«Ч-черт, где эти Ангелы? Сколько можно это терпеть!»

Троун беспомощно, нараспев смеется, пытаясь попасть в ее поле зрения.

— Ну Милена, ну глянь! Ну оглянись, и я обещаю: я сразу же отстану, раз и навсегда. Ни разу в жизни больше не появлюсь!

Милена оглядывается. Перед ней вроде как голограмма Троун Маккартни, с зажженной спичкой. Образы самой себя она выдает действительно безукоризненно. Спичка большая, и язычок огонька на ней потихоньку подбирается к ее пальцам.

— Помнишь, ты обещала, — говорит Троун, все еще с призрачной надеждой. В углу рта у нее что-то торчит. — Обещала, что не будешь меня ненавидеть.

Опять этот запах этилового спирта. «Я его чувствую, — замечает Милена Вспоминающая, — а ты почему нет? Ведь если я чувствую, то и ты можешь?»

Можешь.

«Ты твердишь себе, что это, видимо, только голограмма, — понимает Милена Вспоминающая. — Голограммы не пахнут. А здесь улавливается даже запах серы от спички. И ты смотришь, как спичка все ближе и ближе к ней, и желаешь, чтобы это наконец свершилось. Я даже помню, как ты при этом думаешь: “Ну давай же, давай, действуй поскорее; я знаю прекрасно, что сейчас будет”, — как будто бы это лишь очередная жутковатая игра света. Ты хочешь избавиться от нее, безумной ревнивицы, чтобы она оставила наконец в покое тебя, счастливую; чтобы не скрывалась где-то, живая и брошенная всеми на произвол судьбы жертва предательства, из-за которой тебе нет покоя, потому что ты чувствуешь свою вину перед ней.

Посмотри, даже сейчас, в эту минуту, она замирает, отводит спичку в сторону. Она хочет, чтобы ты ее остановила, помогла ей. Она мучительно желает упасть к тебе в объятия и разрыдаться и все-все тебе рассказать, чтобы ты выслушала, как она ненавидит сама себя, и как она обо всем жалеет, и что ты ни в чем не виновата. Точнее, не ты одна».

«Ты должна была стать моей спасительницей!» — хочется ей крикнуть срывающимся голосом.

А музыка воет на полную катушку.

И вечной синевой сияет да-аль!

Не любовь, не ненависть, а какая-то непонятная страсть с глазами, блестящими, как у ящерицы. Есть такие эфемерные сущности, именуемые демонами. Они тайно живут, и обитают в мертвых пространствах между людьми.

«Вечной… вечной…»

Мягко и печально Малер творит очередное прощание.

Спичка догорает, медленно-медленно, а Троун все ждет, что ты ее спасешь. Огонек, разрастаясь, касается ее пальца; начинает плавно лизать руку, вымоченную спиртом.

Пламя расцветает, распускается розовым бутоном. Незаметное подрагивание полупрозрачных огоньков — и вот разом вспыхивает, озаряется вся рука; огонь перекидывается на лицо — весело, бойко, как на новомодных карнавалах. Живое цветение пламени с зыбкой каймой черного дыма, рвущегося кверху.

А Милена, Народная артистка, все еще колеблется. «Это что, происходит на самом деле? Или нет? Что, если это просто образ? Она что, действительно так с собой поступила?» — Брезгливость и оторопелый ужас переходят в гневную оправдательную реакцию: «Ты сама это с собой сотворила, Троун!»

«Попридержи свою патетику, Милена. Ты же сама все прекрасно понимаешь. Знаешь, что все это происходит на самом деле. Если еще немного промедлить, будет уже поздно».

— Вот черт, — бросает Милена-режиссер и наконец встает.