Детство 2
Шрифт:
— Хоть сейчас!
— Сейчас нет, — Замялся тот, — дома только жена, а женщине наедине с чужим мужчиной, сам понимаешь…
— Звони, подойду!
Так вот и кручусь. С утра курсы, по вечерам приспособился в гетто подрабатывать. Сюр полный, вот уж чего не ожидал от «Прекрасной Франции». Иначе представлялось себе, сильно иначе.
А с другой стороны и удобна подработка такая. Местные, в гетто, всё больше криворукие и ленивые. Если и могут сделать что-то хорошо, то будут делать это до-олго…
Сантехника, мелкий
Хотя в последнем больше учёба виновата. Как-то затянула. Мыслишки появились — сдать экзамены пусть и не в Сорбонну, так в один из колледжей. Есть программы и для иностранцев. Хоть бы и по сантехнической части, но инженером. Диплом европейского образца, и… себе-то уж что врать!?
Самореализация, мать её. Шанс. Назло всем. Спившимся к херам одноклассникам; классной, мать её, руководительнице и всем, кто предрекал мне пролетарско-помоечную жизнь.
Дурацкий сон! Присыпается иногда такое, што ни уму, ни сердцу. Куда ево приткнуть? Пляски снящиеся на пользу денежную пошли, да и железячные сны тоже ничего так, интересно! Как с машиной вожусь, к примеру. Ни хренинушки ведь не понимаю, но интересно! Кажется, што вот- вот пойму, а тогда и ух! И ведь когда-нибудь пойму, вот ей-ей! Пусть не сразу, а только краешком, но мне бы только ухватиться за самый кончик, а там и размотаю весь клубочек железячный.
А это так, только душу разбередил. Вылезает такое, из прошлой жизни, и начинает орёл Зевесов клевать, только не печень, а душу и мозг. Кто я, да как, да как там родные… не помню ведь никого и ничего, а беспокоюсь ведь!
Хуже нет такой ситуации! Не помнишь ничего и никого, а беспокоишься. Сюр! Иррациональное бессознательное.
А ещё постоянно спросонья сигареты искать начинаю. Тогда ещё курить бросил, и крепко помню, што навсегда. И по новой! Проснулся, и хотение до табака. Откуда такая зацикленность на табачище!? Вылезает же! Правда, и проходит быстро. Пять минут, и как и не было.
Встал после вчерашнего позднёхонько, чуть не к восьми утра. Хоть и вернулись вчера до полуночи, но до-олго заснуть не мог.
Усталость такая, што малость ноги не подкашиваются, а перед глазами купцы да Иваны, да в голове песенки вертятся раз за разом. И так бывает.
— А? — Заворочался Санька под скрип пружин, — Щас, минуточку… а?! Он резко вскочил, озираясь по сторонам.
— Где?! А… Егор… У Владимира Алексеевича, да?
— Да. Спи.
Санька лёг вяло и поворочался, но вздохнул, да и встал решительно.
— Никак! — Пожаловался он, — А устал ведь! Будто в одиночку баржу разгружал.
— Такая же ерундистика. А прикинь? Не сюда ночевать, а в Трубный, к мастеру? Вот ей-ей, до самого утра бы народ развлекал! Сперва песни, а потом и о купечестве со всеми
— Успеют, — Страдальчески перекосив физиономию, сказал дружок, — дадут ещё жару!
— Хоть не сразу!
— Так себе утешение! — Санька преисполнен скепсиса и невысыпания.
— Другово нет!
Заночевали мы вместе, на моей постели — благо, маленькие ещё, помещаемся. Хотя уже так себе, тесновато. Ну да всё не вповалку на нарах!
Встали, оделись, умыли морды лица. Саньке такое в диковинку — эко, водопровод! Клозет! Такое себе умывание получилось — экскурсия с лекцией.
— Владимир Алексеевич ранёхонько севодня ушли, — Певуче доложила горнишная, накрывая на стол, — сказали, што в редакцию по вашимделам! Мария Ивановна незадолго до того, как вы встали, ушла, скоро должна прийти. А вот Наденька дома, приболела.
— Доброе утро, — Вяло поздоровалась вылезшая из спальни Надя, — жар у меня!
— Переволновалась вчера за вас, — Сдала её горнишная, на што хозяйская дочка почему-то надулась.
— Да мы и сами за себе переволновались, — Примирительно отозвался я, пиная Саньку под столом.
— А? Ага! Переволновались, — Закивал Чиж, — событие-то какое! Эвона, да ещё и в один день! Вечер даже.
— А… — В Наде заборолось любопытство с гордыней.
— Как? — Закончил за неё. Девочка словно нехотя кивнула, но глаза-то горят!
— Ну… — Собрался с мыслями — так, штоб лишнего не сболтнуть. Ни к чему ей знать про едкие комментарии собственного папаши касательно купчин. По секрету потом в гимназии, а оттуда и на весь город! И обида потом у их степенств на Владимира Алексеевича. А с Иванами и вовсе!
— Интересно… да, интересно было! — Повторил я, начав рассказывать про купчин, о судействе, да о реакции на наше выступление — с бородами во ртах от смеха, но без персон. Песню повторять не стали — слыхала уже вчера, на капустнике.
— … с Хитрованцами-то? — Жму плечами, — Да так же, как и с купчинами.
— Кхм, — Санька уставился на меня, буровя взглядом.
— Ну, — Поправляюсь, — для меня! Знакомые такие физиономии и обстановка, ну и так! Разве только слова матерные от восторга чаще вылетали. А так вполне себе.
Снова жму плечами.
— Да и папенька твой, такой себе… вполне себе на равных среди Иванов, — Вижу выразительные глаза девочки и понимаю, што несколько тово — перестарался с похвалами ейному папеньке, — Ну то есть не совсем прямо на равных, а будто в сторонке, но вполне себе!
— Сам запутался, и нас запутал, — Проворчал Санька, отодвигая тарелку, — Уважительно к нему, вот што! Не как к подельнику, кровью проверенному, а как к человеку из совсем другого… другой…
— Стаи, — Подсказал я, скалясь во все двадцать восемь.