Детство Лермонтова
Шрифт:
Он очень любил игру Марии Михайловны и готов был слушать ее часами.
— Ну, пойдем вкушать пищу! Только без тебя не стану.
Видя, что Мария Михайловна с отвращением думает о еде, он ее опять обнял и повел, приговаривая:
— Ну, пойдем, пойдем, пощади своего старого дядю, я же голодный, я из Нееловки.
У Афанасия Алексеевича была в Саратовской губернии деревня Нееловка, и он любил острить и подсмеиваться над этим названием.
Мария Михайловна покорно шла, увлекаемая его могучей рукой. Вдруг она закашлялась и почувствовала, что неприятная соленая слюна заливает
Арсеньева крикнула, заметив кровь:
— Доктора, скорее доктора!
Афанасий Алексеевич поднял племянницу своими могучими руками и отнес ее на диван в кабинет.
Доктор жил внизу, в комнате для гостей; он быстро подошел к больной, велел принести льду и дал ей глотать какие-то капли. Мария Михайловна вскоре заснула.
Арсеньева с братом вышла в столовую, а доктор остался дежурить возле Марии Михайловны, а когда она проснулась, велел уложить больную в постель.
Мария Михайловна терпеливо позволила себя выслушать и приняла лекарство, но как только доктор ушел, снова начала плакать, и снова из горла пошла кровь так сильно, что намокло все полотенце.
Афанасий Алексеевич подошел к ее постели и сердито стал ее укорять:
— Ты что ж это, племяш, к утру помереть желаешь? Пойми, что, ежели ты не перестанешь плакать, ты изойдешь кровью, угаснешь в слезах…
Марию Михайловну поразила эта мысль.
— Посиди со мной, дядя Фаня. Мне с тобой легче. — Она говорила сипло, с трудом.
Афанасий Алексеевич решительно отогнал сестрицу свою Елизавету Алексеевну и сам долго рассказывал племяннице разные истории, забавляя ее, а когда убедился, что она наконец заснула, прилег напротив на диване.
Назавтра он опять пришел ее убеждать:
— Я не пойму, чего ты хочешь. Жить с мужем? Ну и живи. Долго ли его выписать? А пока изволь выполнять предписания доктора.
Мария Михайловна не поправлялась, потому что успокоиться не могла. Не помогали ей ни гофманские капли, которыми ее упорно лечила Арсеньева, ни чтение романов в постели.
Елизавета Алексеевна, тоже потерявшая сон, уговорила дочь ночевать в ее спальной. Всю ночь слышала вздохи дочери, нередко и слезы, а когда заговаривала, то ответа не получала: больная притворялась, что спит. Арсеньева пыталась чем-либо занять ее, уговаривала разобраться в делах имения, но Маша решительно отказалась — это ей было неинтересно.
Сипота в горле усилилась, могло опять начаться кровохарканье. Мария Михайловна все более и более раздражалась своей болезнью и сочувствовала всем болящим.
Домашний доктор Теодор Массиу, горбоносый, лысый старик в очках, приехал с Мещериновыми в Тарханы из Москвы, Он был полковым врачом во французской армии. В дни московского пожара горящее бревно переломило ему ногу, и он отстал от французов. Оставшись в Москве, он начал практиковать, но зарабатывал мало. Его приютили Мещериновы, и он успешно лечил весь дом.
Когда заболела Мария Михайловна, Арсеньева, разуверившись в силах «светил», обратилась как-то к нему. Доктор понравился ей внимательностью, выдержкой, дельными советами. Она пригласила его жить в Тарханах и решила, что, ежели он будет лечить плохо, она его выгонит, а пока пусть живет; в случае чего не поймет, можно будет пригласить ему на помощь лучших докторов. Но доктор лечил старательно, а главное, был очень терпелив. Он присутствовал за общим столом и восхищался вкусными русскими блюдами.
Арсеньева над ним подсмеивалась:
— Еще бы! Русская еда самая вкусная, самая плотная. Русскую икру знает весь мир, русский хлеб славится. А ваш брат французик что потребляет? Лягушек под бешемелью, слизняков с лимончиком, раков да черепах, а самой полезной кашей, гречневой, французы свиней кормят!
Доктор, смущенный шутками помещицы, возражать ей не смел.
Арсеньева отправляла его лечить крестьян, и он на старости лет начал волей-неволей изучение русского языка, но — увы! — бесполезно. Русские пациенты его не понимали.
Однажды за обедом доктор рассказал, что нашел у одной молодой женщины язву на ноге, что ее можно излечить, давая специальное лекарство, но у крестьянки денег на это нет. Выслушав доктора, Мария Михайловна вызвалась помогать ему. Арсеньева испугалась: зачем ей ходить к больным? Может сама заразиться или принести заразу ребенку. Но Мария Михайловна настаивала, и Елизавета Алексеевна согласилась — все-таки несколько часов в день Машенька будет занята.
Послали кучера Никанорку в Пензу и велели ему закупить медикаменты по списку. Арсеньева ахнула, увидев, какую корзину с пузырьками и мазями привез Никанор. Она заинтересовалась, вытянула склянку наудачу и вздрогнула — на пузырьке была зловещая этикетка с напечатанным рисунком: череп и перекрещенные кости. Это был яд.
Доктор объяснил, что с этим медикаментом надо обращаться осторожно, что в небольших дозах он приносит только пользу.
Составив аптечку, Мария Михайловна стала ходить по деревне, раздавая лекарства больным. Но не только лекарства относила она им, не только перевязки делала — иногда вместе с пилюлями и порошками она давала им свои старые платья, мешочек с сахаром, чаем или кофе.
Мать все это видела, но дочери не перечила.
Мария Михайловна выходила из дому тихая, бледная, сопровождаемая мальчиком-слугой, который носил за ней аптечные снадобья, и переходила от одного крестьянского двора к другому с утешением и помощью; и казалось, ей самой становится легче оттого, что она помогает болящим. Но дома она изнемогала от тоски. К соседям не ездила и не любила сидеть с гостями, а больше бродила по комнатам с заложенными за спину руками.
Большую часть дня Мария Михайловна возилась с болезненным сыном своим. И любовь и горе выплакала она над его головой. Он начинал говорить первые слова, и это ее восхищало. Она брала ребенка к себе на колени и играла на фортепьяно, а он, прильнув к ней головкой, сидел неподвижно. Звуки музыки волновали Мишу: он внимательно слушал, и слезы катились по его личику — мать передала ему необычайную чуткость свою.
Ребенок часто болел — то сильный жар, то сыпь и нарывы, то непрестанный крик указывали на то, что ребенок страдает. Наконец наступали недолгие счастливые дни, когда Миша бывал здоров.