Детство Лермонтова
Шрифт:
Дядя Аркадий Алексеевич, женатый на дочери адмирала Мордвинова, тоже часто приглашал к себе. Молодые бывали не только у дяди, но обедали у самого сановника.
Машеньку поразила богатейшая библиотека Мордвинова — она первый раз видела такое огромное собрание томов. Все четыре стены большого кабинета были заставлены книгами на разных языках.
Машенька восхищалась молча и робко, но Елизавета Алексеевна не удержалась и сказала:
— Ежели столько книг прочитать, не только ученым можно стать, но и вольнодумцем — так много здесь французских сочинителей. Верно, и Вольтер имеется?
Адмирал, посмеиваясь, ответил:
— Вольтер
— Помилуй бог! — в ужасе ответила Арсеньева. — Да я бы такого зятя к себе и на порог не пустила!
— Теперь многие молодые офицеры заражены вольнодумством… Впрочем, ваш зять более похож на Аполлона, нежели на Сократа, чем Машенька наша должна быть довольна!
Смущенный и взволнованный беседой запросто с таким видным лицом — членом Государственного совета, — Юрий Петрович промолчал, но, бросив мимолетный взгляд в зеркало, нашел, что Мордвинов недаром похвалил его наружность и что в Петербурге красота его гораздо более у места, чем в Тарханах.
Мария Михайловна в Петербурге бывала в доме композитора Титова, подружилась с его дочерью Татьяной и, осмелев, однажды согласилась петь. Она села за фортепьяно не чинясь, спокойствием и естественностью движений вызывая невольное одобрение. Она заиграла вступление. В тишине возник ее голос, глухой и глубокий, напоенный невыразимой нежностью и страстью.
Когда она кончила, все зааплодировали, прося повторения. Девицы замучили Машу объятиями, мужчины целовали ей руки.
Елизавета Алексеевна наслаждалась успехом дочери, гордилась ею и простодушно восхищалась, не скрывая своего счастья.
В такие минуты Мария Михайловна с удовлетворением смотрела в глаза своего мужа — он тоже ею восхищался и гордился, он был влюблен.
Но на балах она бывала неспокойна: правда, он танцевал почти всегда с нею, но, когда ловко брал за талию хотя бы ее кузин, Мария Михайловна уже не могла танцевать — она ревновала, следя, как он, во фраке, в чулках и туфлях с лакированными пряжками, безукоризненно исполнял модные па. На Юрия Петровича смотрели все в зале, любуясь его грацией, но стоило ему направить взгляд, хотя бы искоса, на даму, с ним танцующую, как Мария Михайловна вспыхивала и теряла спокойствие. Увы! Женщины охотно с ним заговаривали, девушки перед ним робели.
Петербургские родные и друзья сочувственно говорили Арсеньевой, что они понимают, как трудно будет ей с зятем — так он красив.
— Да ты не таскай Машу по балам! — сказал Арсеньевой брат Александр. — Муж — херувим, Маша ревнует, а ведь уже заметно…
Арсеньева как будто проснулась: что же это она, господи прости, разум потеряла, что ли? Неужто прозевала? Почему же дочь ей ничего не сказала?
Она тотчас же заспешила к молодым. Маша сидела в гостиной на диванчике, а Юрий Петрович подавал ей блюдечко с мороженым.
Не смущаясь неподходящим местом для интимного разговора, Арсеньева спросила: правда ли? Маша покраснела, а Юрий Петрович с достоинством принял поздравления тещи. Ребенок должен был родиться осенью.
Глава VIII
Лермантовы ожидают ребенка
Зиму решили провести в Москве.
Юрий Петрович мечтал о Петербурге, где он чувствовал себя как в родных местах, но Арсеньева объявила, что в Москве жизнь дешевле, а в Петербурге никаких денег не хватит.
В конце апреля 1814 года все выехали в Тарханы, но, чтобы не утомлять Марию Михайловну непрерывной дорогой, делали частые и долгие остановки в пути. Пожили как следует в Москве, присмотрели подходящую квартиру на зиму у Красных ворот, неподалеку от Мещериновых, родственников Арсеньевой со стороны матери, и навестили Алексея Емельяновича, который еще бодрился, но с грустью жаловался, что разные болезни начали его одолевать.
— Местечком болит, местечком подживает! — ворчал он.
Алексей Емельянович заметно постарел. Он страдал подагрой и даже летом носил бархатные, на байке сапоги.
Потом заезжали гостить к родственникам и знакомым, так что в Тарханы приехали только к лету.
Елизавета Алексеевна, постоянно препираясь с зятем, выгадывала деньги из всех хозяйственных статей и копила их на зиму. Ее одолевали тревожные мысли: здоровье Марии Михайловны ей казалось ненадежным — хилая и субтильная, она еще похудела. Эх, крови в ней мало и сил немного!..
За утренним кофе она наблюдала дочь. Машенька вялая, слабая, много лежит. Лицо у нее стало жалобное — тощее, с коричневыми пятнами; скулы выдались, губы припухли… Арсеньева каждый день приглашала медика и давала дочери медицинские советы. Но исполняла ли их Машенька — бог весть. Она много волновалась: то огорчалась, что Юрий Петрович ссорится с тещей, что он часто стал выезжать по делам имения или в Кропотово — мать его, Анна Васильевна, что-то стала похварывать, Маша просилась съездить с ним, навестить больную, но он возражал, говоря, что ее растрясет в дороге, и оставлял дома.
Развлекало Марию Михайловну изготовление приданого для новорожденного: в девичьей подрубали пеленки, сделанные из мягких, несколько раз стиранных полотняных простыней, шили рубашечки из батиста и фланели, вышивали наволочки, нагрудники, вязали свивальники, теплые одеяльца из шерсти белого пуделя и какой-то особенно мягкой шерсти, закупленной в Пензе. Маша ежедневно с удовольствием принимала новые вещицы детского приданого. Не знали только, какие ленты пришивать, розовые или голубые. Марии Михайловне хотелось девочку, но отец желал сына.
Арсеньева отобрала шесть женщин в няньки новорожденному и прачку. Две из них, здоровые и рослые, имели грудных детей — они могли быть кормилицами; медик дал благоприятный отзыв об их молоке. Этих женщин предусмотрительно облюбовала Арсеньева на случай, ежели Маша не сможет кормить сама. Нянькам сшили несколько сарафанов, чтобы они всегда подходили к ребенку чисто одетыми, купили им белье и платки — покрывать голову. Но комнаты для новорожденного в деревне Арсеньева не готовила, потому что решила не появляться более в Тарханах. После рождения ребенка она хотела разделить имение и жить в Москве, у родных, а молодые пусть останутся в Тарханах одни, сами хозяйничают и делят комнаты как хотят.