Детство Левы
Шрифт:
— Ты видел Капличного? А Шестернёва? А Ольшанского? Это крупные люди! Это не какие-то там… — он неопределённо крутил в воздухе руками. — Защитнику нужен вес, чтобы крепко стоять на ногах.
На ногах Сурен стоял хорошо. Обвести его было действительно довольно сложно. Только Колупаев мог корпусом оттереть Сурена, да и то только на скорости. Не на скорости они начинали глупо толкаться.
— Судья! Штрафной! — орал Сурен.
— Я тебе дам штрафной, жиртрест! — свирепел Колупаев.
Мы встречались с Суреном
Железная ржавая дверь трансформаторной с нарисованным на ней красным черепом и страшными словами «Опасно для жизни» — сотрясалась от Суреновых ударов и слабо вздыхала от моих. Грохот стоял дикий. Перед глазами плыли круги. Солнце пекло наши головы. Вся рубашка у Сурена была мокрой от пота. А мама покупала ему рубашки исключительно нежных цветов. Нежный голубой цвет Суреновой рубашки от жары страшно темнел. Превращался в тёмно-синий, предгрозовой. Но Сурен уже не обращал на это никакого внимания.
— Лёва! — кричал он. — Ну я же тебе говорил. Возьми мяч под себя, а потом бей. Не выбрасывай ноги вперёд! Ты делаешь одну и ту же ошибку!..
Смотреть на нас наверно было весело. Толстенький неуклюжий Сурен махал руками и кричал на весь двор. Но мы встречались рано. В самый солнцепек. Когда двор ещё спал. Над нами некому было смеяться.
Вся страсть армянской огненной души, как человеческий вулкан, выплёскивалась на меня. Я словно цепенел поглощенный этой лавой. Этим страшным потоком чувств.
По ночам мне начало сниться футбольное поле. Изумрудное. Яркое. Белые-белые ворота. И Колупаев в роли судьи. Почему-то он постоянно подставлял мне подножки.
— Колупаев, ты же судья! — задыхаясь от праведного гнева, кричал я ему во сне.
— А пошёл ты! — равнодушно отвечал он и показывал красную карточку.
Но это было не главное. Главным был стадион. Стадион ревел! Стадион выбрасывал флаги! Стадион готов был разорваться от счастья и воли, которая есть только в этой игре.
Я просыпался по утрам и мечтал о футбольном поле. Но никакого поля вокруг не было и в помине.
Хотя ворота в некоторых дворах стояли. Вообще вся Пресня, все её дворы были отравлены футболом. Кое-где играли на земле. Кое-где на траве. Ворота были самоделки, деревянные, из ржавых труб, из ящиков, из проволоки, скрученной втрое. Ворота висели на деревьях, или были двумя врытыми в землю столбами.
Но нигде не было настоящего стадиона.
Везде мастерство повышалось в условиях страшной скученности, толкотни и пылеглотания.
Почти взявшись за руки, толкаясь плечами и сиротливо озираясь мы искали с Суреном настоящий стадион. Мы ходили по всей Пресне. Малыши четырёх-пяти лет отрабатывали удар у всяческих стен и заборов. Отцы семейств
Но нигде не было стадиона.
— Должен быть какой-то выход! — говорил Сурен. — Выхода не может не быть!
Во время наших доморощенных тренировок Сурен разговаривал сам с собой по-армянски.
— Что ты говоришь? — спрашивал его я.
— Я говорю, что ты никогда не станешь футболистом! — сверкая глазами, кричал Сурен.
— Давай поиграем! — говорил я.
— Давай! — неуверенно соглашался он.
Мы ставили по два кирпича, отмеряли между ними по восемь мелких шагов и бросали мяч вверх. После того как он в третий раз стукнется об землю, можно начинать игру.
Я подхватывал мяч и уходил в угол, к бровке или к своим воротам. Сделать это было несложно. Рыча и сверкая белками глаз Сурен медленно двигался на меня.
Через час мы уже почти не видели друг друга от пота, заливавшего лицо. Мы снимали с себя всё. Мама Сурена выносила нам большой бидон кваса или кастрюлю компота. Она подолгу стояла на площадке, уговаривая Сурена сделать перерыв. Он кричал на неё по-армянски.
При счёте 41–35 (или 29–19) в мою пользу Сурен начинал делать вид, что забыл счёт. Он жульничал по чёрному, прибавляя себе не забитые мячи. Он ставил подножки и толкался локтями. Его неукротимая воля к победе подавляла меня. К концу второго часа я начинал плохо соображать. А в Сурене просыпался зверь.
— Ты разбудил во мне зверя! — весело кричал он.
Мы играли до пятидесяти или до восьмидесяти.
Или до ста одного.
Порой из дома выходил Колупаев и молча внимательно смотрел на нашу игру.
— Может, хватит? — ласково говорил он.
Мы сопели и продолжали.
— Может, хватит? — повторял Колупаев.
Потом он забирал мяч и уходил к себе домой. Мама Сурена кричала ему из окна слова благодарности.
Мы с Суреном находили траву и валились навзничь.
Мы смотрели в небо, стонали от усталости и были счастливы. Нам не хватало стадиона. Нам казалось, что нам не хватает стадиона. Нам чудилось, что нам его не хватает.
По вечерам, когда солнце садилось за крыши, и двор накрывала благословенная тень, начиналась большая игра, я стоял в воротах, а Сурен — в защите.
…Но однажды Колупаеву кто-то сказал, что стадион в нашей округе всё-таки есть. Правда, старый. Штанги у ворот сломанные. Но поле настоящее. Иногда там даже пробивается трава. И ворота настоящие. И когда-то были трибуны.
А скоро там будет большая стройка. И поля уже не будет. Поэтому надо сходить посмотреть.
Сурен вспыхнул как маков цвет. Он часто задышал. Он повернулся ко мне и торжественно поднял руки.