Детство в царском доме. Как растили наследников русского престола
Шрифт:
«Граф Ламсдорф умел вселить в нас одно чувство – страх, и такой страх и уверение в его всемогуществе, что лицо матушки было для нас второе в степени важности понятий. Сей порядок лишил нас совершенно счастия сыновнего доверия к родительнице, к которой допущаемы мы были редко одни, и то никогда иначе, как будто на приговор. Беспрестанная перемена окружающих лиц вселила в нас с младенчества привычку искать в них слабые стороны, дабы воспользоваться ими в смысле того, что по нашим желаниям нам нужно было, и должно признаться, что не без успеха.
Генерал-адъютант Ушаков был тот, которого мы более всех любили, ибо он с нами никогда сурово не обходился, тогда как граф Ламсдорф и другие, ему подражая, употребляли строгость с запальчивостию, которая отнимала у нас и чувство вины своей, оставляя одну досаду за грубое обращение, а
Несмотря на все усилия наставников, «выбить» из Николая неугодные черты характера им так и не удалось. Чем сильнее было давление, тем резче сопротивление. Ему запрещали – он делал назло. Страницы журналов воспитателей пестрели записями о необузданности, вспыльчивости и нарочитой грубости Николая. Годы шли, а мальчик сохранял прежнюю «строптивость и стремительность характера», все ту же настойчивость и «желание следовать одной собственной своей воле».
В этом противостоянии воспитателю, идущему наперекор всем его наклонностям и способностям, у Николая выработался характер поистине стальной. О его силе воли ходили впоследствии легенды. «Твердость его напоминала мужей древности, украшавшихся сими качествами», – писал в своем дневнике камер-юнкер В. А. Муханов
Учебная программа мальчиков была довольно основательна. Русское письмо осваивали сначала, как и современные дети, выводя палочки и крючки. Потом совершенствовали почерк путем многократного копирования прописей с нравоучительными сентенциями («Не давши слова – крепись, а давши – держись», «Дети должны родителей любить и слушаться» и т. п.). Практические навыки закреплялись писанием писем и диктантов: «Когда состояние Царево все другие превосходит, всех силою и могуществом превышает, всех больше делает и умеет, и наконец все правление от него зависит, то необходимо должно, чтоб вящщею паче всех святостию и благочинием дом, персона и жизнь его были украшены. Ибо как купец одним аршином меряет все товары, так целое общество подобится жизни своего Государя». Мать приказала мальчикам вести свои личные дневники – заполнять их вечером перед сном. Предполагалось, что это приучит их к самоанализу, породит желание самосовершенствоваться. На практике же писание дневника почти сразу превратилось в докучную формальность, в скучную фиксацию событий. По внутренним побуждениям Николай стал вести дневник лишь много позднее – в 1822–1825 годах (может быть, имелись его дневники и за другие годы, но сохранились только эти).
В 1802 году дети стали брать уроки танцев у известного танцмейстер Лепика – сперва с неохотой, потом со все большим удовольствием. Музыку Николай поначалу тоже не любил: скучал, вертелся, шалил и дурачился; зато вскоре он сам пристрастился к духовному пению и позднее охотно пел с придворными певчими. По признанию Николая, ему еще совсем маленьким каждый раз хотелось плакать от пения церковных певчих, и только боязнь насмешек удерживала от того, чтобы дать волю чувствам.
В 1804 году им стали преподавать рисование, которое очень нравилось Николаю. Он любил раскрашивать рисунки, сделанные Ахвердовым или Ушаковым, а также рисовать самостоятельно – карандашом, пастелью и акварелью. Впоследствии он свободно рисовал с академических слепков, гравировал, компоновал батальные сценки и карикатуры; очень любил изображать военную форму. Впоследствии он иногда рисовал на полях официальных бумаг. Николай и Михаил учились академическому рисунку у И.А.Акимова и сменившего его в 1810 году В. К. Шебуева. Одно время мальчикам давал уроки О. Кипренский, а в гравировании – знаменитый гравер Н.Уткин.
В 1803 году стали учить Закон Божий под руководством о. Павла Криницкого. Впрочем, на религиозное воспитание Николая Павловича большого внимания не обращали. Его дочь великая княжна Ольга Николаевна вспоминала: «Он был убежденным христианином и глубоко верующим человеком, но Евангелие он читал по-французски и серьезно считал, что церковнославянский язык доступен только духовенству». Впоследствии под влиянием собственных детей, уже зрелым человеком, Николай «выучился понимать чудесные обряды нашей Церкви, молитвы праздников и псалмы, которые в большинстве случаев читаются быстро и непонятно псаломщиками и которые так необычайно хороши на церковнославянском языке».
Начаткам французского с 1802 года учила сама мать –
Кроме этого, великим князьям преподавали немецкий язык, математику, географию, физику. Николай был медлителен, рассеян и часто делал ошибки. «В учении видел я одно принуждение и учился без охоты, – вспоминал он. – Меня часто и, я думаю, не без причины, обвиняли в лености и рассеянности, и нередко граф Ламсдорф меня наказывал тростником весьма больно среди самых уроков… Наш с братом Михаилом главный наставник был не слишком просвещенным человеком и не отличался способностью не то что руководить нашим ученьем, но хотя бы привить нам вкус к нему».
Мария Федоровна планировала, подобно немецким принцам, отправить детей в Лейпцигский университет, что должно было, как она считала, несколько уравновесить воинственные наклонности сыновей. Александр I решительно восстал против этого плана как противоречащего русским традициям.
М.М. Сперанский подал императору мысль отдать братьев учиться в новооснованный Царскосельский лицей. Эта идея Александру понравилась, но против нее ополчилась уже Мария Федоровна. В итоге ограничились домашними занятиями, к которым привлекли известных университетских профессоров: экономиста А. К. Шторха, правоведов В. Г. Кукольника и М. А. Балугьянского, историка Ф. П.Аделунга и др. Одновременно от братьев были удалены их детские друзья и прежние воспитатели. Вместо них пришли новые – Саврасов и Глинка, которые быстро завоевали доверие и дружбу великих князей. Увеличились учебные часы и предметы. Теперь им преподавали историю философии, латинский и древнегреческий языки, политэкономию, русскую и всеобщую историю, право, а также тригонометрию, механику, гидродинамику, фортификацию, артиллерийское дело, тактику. С этого времени, помимо
отчетов воспитателей, Мария Федоровна получала собственноручные отчеты сыновей на русском языке.
«Успехов я не оказывал, – вспоминал Николай, – за что строго был наказываем, хотя уже не телесно. Математика, потом артиллерия и в особенности инженерная наука и тактика привлекали меня исключительно; успехи по сей части оказывал я особенные, и тогда я получил охоту служить по инженерной части».
К гуманитарным дисциплинам будущий император никакого интереса не выказывал. Виною тому, возможно, были его наставники, слишком сухо и педантично подающие свои предметы. Если с историей у Николая Павловича отношения в общем сложились и впоследствии он знал ее неплохо, то относительно других дисциплин он так и остался в убеждении, что нормальный человек всерьез этим заниматься не может: качество, не совсем полезное для монарха.
«Не надо слишком долго останавливаться на отвлеченных предметах, – писал он впоследствии, – которые потом или забываются, или не находят никакого приложения в практике. Я помню, как нас мучили над этим два человека, очень добрые, может статься, и очень умные, но оба несноснейшие педанты: покойные Балугьянский и Кукольник. Один толковал нам на смеси всех языков, из которых не знал хорошо ни одного, о римских, немецких и бог весть еще каких законах; другой – что-то о мнимом „естественном“ праве. В прибавку к ним являлся еще Шторх со своими усыпительными лекциями о политической экономии, которые читал нам по своей печатной французской книжке, ничем не разнообразя этой монотонии. И что ж выходило? На уроках этих господ мы или дремали, или рисовали какой-нибудь вздор, иногда собственные их карикатурные портреты, а потом к экзаменам выучивали кое-что в долбяжку, без плода и пользы для будущего».
Не способствовали успешной учебе и внешние события. Наступил 1812 год, Наполеон пошел походом на Россию, и юные великие князья, как и все тогдашние подростки, погрузились в переживания военных событий, мечтая оказаться в передовых порядках. «…Отъезд государя в армию был для нас двоих ударом жестоким, ибо мы чувствовали сильно, что и в нас бились русские сердца, и душа наша стремилась за ним! – вспоминал Николай. – Но матушке неугодно было даровать нам сего счастия. Мы остались, но все приняло округ нас другой оборот; всякий помышлял об общем деле; и нам стало легче. Все мысли наши были в армии; ученье шло, как могло, среди беспрестанных тревог и известий из армии. Одни воинские науки занимали меня страстно, в них одних находил я утешение и приятное занятие, сходное с расположением моего духа».