Детство в Соломбале
Шрифт:
На противоположном берегу Юроса желтела полоска утрамбованного водой песка. Неизвестно откуда там вдруг появились чайки. Чистенькие, белые, они были похожи на гипсовые игрушки. Для деда это дурная примета:
Бродят чайки по песку –Моряку сулят тоску,И пока не лезут в воду –Штормовую жди погоду.– Чтоб вам неладно было! – выругался дед. – Зловредная птица!
Солнце снизилось, и уже похолодало. По верхушкам деревьев прошелся свежий ветер. Зашевелились ивовые кусты, а реку покрыло мелкой темной рябью.
– Вода малая – самое время неводок забросить. Да толку мало – разойдется ветер!
Дед даже плюнул с досады.
А я, по совести говоря, был доволен тем, что дед отдумал рыбачить неводом. Руки устали от гребли. Хотелось отдохнуть.
– Дедушко, ты так и не рассказал о трубинском кладе. Расскажи, дедушко!
Дед покуривал трубочку и рассказывал, а мы с Костей лежали у костра и с открытыми ртами слушали.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ШТОРМ
Егор Трубин, богатый помор с Зимнего берега Белого моря, владел промысловым ботом. Это был на редкость скупой человек. Рассказывали, что на промыслах, а потом на перевозках грузов из Архангельска в Поморье он нажил немалое состояние. В Соломбале он купил домик и навсегда оставил свое поморское становище.
С мальчишеских лет он плавал на ботах и отлично знал море. Он был опытным капитаном и сам отправлялся в каждый рейс, не доверяя бот чужим людям.
Трубин удивлял моряков: он совсем не пил. Может быть, от скупости, а может быть, по обычаям поморов-староверов, за всю жизнь он не издержал на водку, коньяк или пиво ни одной копейки.
«Куда ты деньги кладешь? – спрашивали у Трубина купцы и капитаны. – В банке у тебя счет не открыт. Домишко плохонький, баба треской да хлебом живет. Под печкой в кубышке хранишь, что ли?»
«Есть у меня деньги – в одном кармане вошь на аркане, в другом – блоха на цепи», – отнекивался Егор Трубин.
Но Трубин говорил неправду. Банку он не доверял, барыши свои в чужое дело не вкладывал. А золотые в сундуке все прибавлялись и прибавлялись. Отправляясь в плавание, боялся Трубин за свой кованый ящик. Однажды ночью, как об этом потом рассказывала жена Егора, он погрузил сундучок в лодку и отвез на судно. «Надежнее, когда при себе хранится, – думал он. – Бот погибнет, я погибну, и золото на дно морское пойдет».
Плавал еще несколько лет Егор Трубин, и плавало вместе с ним его сокровище.
В штормовую осеннюю ночь выбросило трубинский бот на отмель. Вернулся Трубин в Архангельск. Из всей команды остались в живых он да матрос Илья.
Через несколько недель видели их обоих, отплывающих в море на обыкновенном беспалубном карбасе. Куда они отправились, никто не знал. Еще позднее нашли мертвого Егора Трубина в одном из устьев Северной Двины. Судовой журнал, найденный у Егора в кармане, свидетельствовал о том, что промышленники побывали у своего погибшего судна.
Илья бесследно исчез. Думали, что матрос убил Егора Трубина. Но вскоре двинские волны прибили труп Ильи к одному из лесопильных заводов Маймаксы.
На другой год большой весенней водой трубинский бот сняло с отмели. Его прибуксировали и поставили на «кладбище кораблей» в устье Северной Двины. Осмотрели трюм, кубрики, капитанскую каюту – трубинского клада нигде не нашли.
Скоро эта история была забыта. И только при случае старики иногда вспоминали об исчезнувшем сокровище и таинственной смерти Трубина и его матроса.
…Обо всем этом нам рассказал дед Максимыч.
– Послушай, Костя, – сказал я тихо, чтобы не слышал дед, – вот если бы нам найти трубинский клад!
– Ну и что?
– Тогда у нас была бы хорошая жизнь!
– Давай искать… Только где?
– Где-нибудь…
Мы условились по приезде в Соломбалу приняться за поиски клада. Не выдавая своей затеи, я расспросил деда о домике, в котором жил Трубин. Оказалось, что старый дом еще цел, но заколочен, и в нем никто не живет.
– Тем лучше для нас, – сказал я Косте, – никто нам не помешает искать.
Ветер усиливался. По Юросу разгулялись волны.
– Поедем торбать, а то утром, путного ждать нечего.
Сказав это, дед привязал к палке большую жестяную банку с пробитыми мелкими отверстиями. Мы поднялись на карбасе вверх по речке. Я и Костя сидели за веслами, а дед «торбал» – ударял банкой по воде.
Бум-м-м! Бум-м-м! – гремела банка, пугая рыбу и выгоняя ее из речки в большую реку. Но устье речки было надежно загорожено, и рыбы должны были неминуемо попасть в сети.
Потом предстояло самое интересное – осмотр сетей. Дед, отдыхая, курил. А нас одолевало нетерпение. Костя молча глядел на деда и очень беспокоился: а вдруг рыба вырвется из сети и уплывет?
Я держал себя солидно, как это полагается порядочному рыбаку, изредка перебрасываясь с дедом двумя-тремя словами относительно погоды, прошлогодних уловов и прочих рыбацких дел. Однако дед продолжал курить и, казалось, не собирался ехать к сетям.
Наконец я не выдержал:
– Не пора ли посмотреть?
– Пожалуй, пора, – согласился дед.
Признаться, я подозревал, что дед и сам давно хочет осмотреть сети, но лишь нарочно оттягивает удовольствие.
Разумеется, самое главное делал я – осматривал снасть. Дед поддерживал карбас на веслах, чтобы его не наносило течением на сети. Костя был около меня, готовый помочь, если я потребую. Вообще на рыбалке мой приятель во всем слушался меня. Он ведь никогда не рыбачил сетями. А удочки и донницы – какая же это рыбалка!
Вначале осматривали троегубицу – двойную длинную сеть. Она была связана из тонких ниток и из прядена. Ячейки из тонких ниток – мелкие, а в ячеи из прядена могла проскочить большая семга.
Костя донимал меня расспросами:
– Дима, почему «троегубица» называется?
– Потому, что троегубица…
Я и сам не знал, почему так называется эта сеть, но признаваться мне не хотелось.
– Тут две сетки, – настаивал Костя. – Значит, двоегубица…
– Не суйся, Костя! Видишь, дело…