Детям (сборник)
Шрифт:
Меня осенило и отчетливо, словно на стене написалось, выплыло: «Кузьма Петрович Мирошев, или Русские в… году»?.. «Кузьма Рощин»?..
– Загоскина?.. – сказал я, а Женька шипел мне в ухо:
– Врешь, Кузьма Минин!
– Браво! – сказал экзаменатор, сдергивая пенсне, и пообещал устроить меня старшим библиотекарем Румянцевского музея [67] , – непременно уж похлопочет.
Он не знал, что я мог бы отхватить ему наизусть весь каталог «романов, повестей, рассказов и проч.» ушаковской библиотеки: Авсеенко, Аверкиева, Авенариуса, Авдеева, Ауэрбаха… всех Понсондютерей, Полей де Коков [68] , Ксавье де Монтепенов [69] … русских и иностранных, которых, правда, я не читал, но по заглавиям знал отлично, так как чуть ли не каждый день сестры гоняли на Воздвиженку менять книги.
67
Румянцевский музей – существовал в 1862–1925 гг. Образован на основе коллекции и библиотеки, собранных графом Н. П. Румянцевым. Находился в бывшем Доме Пашкова. Собрание ру-мянцевских книг положило основание нынешней Российской государственной библиотеки.
68
Кок Поль Шарль де (1793–1871) – французский писатель, создатель бытописательных романов, романов-фельетонов с «пикантными» подробностями. Его имя стало нарицательным для обозначения легковесной, фривольной литературы.
69
Монтепен Ксавье де (1823–1902) – французский автор бульварных романов, поставлял на книжный рынок занимательное чтиво. При этом не гнушался как очевидным плагиатом, так и использованием черновиков своих современников. Стал известен благодаря скандальному произведению «Дочь штукатура» (1856), за которое подвергся тюремному заключению.
Сказав – «на пять с плюсом», экзаменатор принялся за Женьку, назвав его «краснокожим братом»: помнил! Женька напыжился и сказал в подбородок, басом:
– Я пустяков не читаю, а только одно военное… про Наполеона, Суворова, Александра Македонского и проч.
Так и сказал: «и проч». – и соврал: недавно показывал мне книгу «Английские камелии» и сказал: «А тебе еще рано, мо-ло-ко-сос!»
– Ну, будете героем! – сказал «бледнолицый брат».
Прошло тридцать лет… и Пиуновский Женька стал героем.
– А ваше «дикообразово перо» – все помнил! – действительно принесло мне счастье: целого леща поймало в Пушкино! Всегда с благодарностью вспоминаю вас.
Женька переступил с ноги на ногу, подтянул подбородок и перекосил пояс, засунув руку, как всегда у доски в гимназии.
– Вот, – обратился Чехов к зевавшему в свою бороду Радугину, – настоящие-то книжники! Книжники… но не фарисеи [70] ! А есть у вас известная книга Дроздова-Перепелкина… «Галки, вороны, сороки и другие певчие птицы»?
70
Фарисей – член одной из иудейских сект во время пришествия Спасителя. Фарисеи строго соблюдали все предписания закона, нередко добавляя к ним свои мелочные правила, выдавая их за Божественные. Христос обличал фарисеев в лицемерии, в том, что свои измышления они поставили выше подлинного почитания Бога. Позже так стали называть человека, который неискренен в своих словах и поступках.
Радугин вдумчиво поглядел на полки.
– Кажется, не имеется такой. Впрочем, я сейчас, по каталогу…
– Да нет, это же я шучу!.. – засмеялся он. – Это только у дедушки Крылова ворона поет, а в каталогах где же ей.
Все весело засмеялись… Я осмелился и сказал:
– Отец дьякон мне говорил… Сергей Яковлевич… у вас книжка написана, «Сказки Мельпомены»? Я непременно прочитаю.
– Есть, – улыбнулся он, – только не Мельпомены, а Мельпомены, на «ме» ударение. Не стоит: неинтересно. Вот когда напишу роман – «О чем пела ворона», тогда и почитаете… это будет поинтересней. Есть же роман – «О чем щебетала ласточка»…
– Шпильгагена! – сказал я.
– Непременно похлопочу, в Румянцевский музей.
Он еще пошутил, набрал книг и пожелал нам с Женькой прочесть все книги, какие имеются на свете. Я почувствовал себя так, словно я выдержал экзамен. И было грустно, что кончилось.
Была лавочка Соколова, на Калужской, холодная, без дверей, закрывавшаяся досками на ночь. В ней сидел Соколов, в енотовой шубе, обвязанный красным жгутом по воротнику. Из воротника выглядывало рыжее лицо с утиным носом, похожее на лисью морду. Всегда ворчливый: «И нечего тебе рыться, не про тебя!» – он вырывал у меня из рук стопочки книжек-листовок – издания Леухина, Манухина, Шарапова и Морозова… Стоишь, бывало, зажав в кулаке пятак, топаешь от мороза, перебираешь – смотришь: какое же богатство! В лавочке были перышки, грифельки, тетрадки… но были и книжки в переплетах, и даже редкостные, которые выплывали к Соколову из Мещанской богадельни после скончавшихся старичков.
Как-то зимой, в мороз, с гривенником в кармане, рылся я в стопках листовок: хотелось выторговать четыре, а Соколов давал три.
– Ну, достали Четьи минеи [71] ? – услыхал я словно знакомый голос и узнал его – в пальто с барашком, высокого, с усмешливыми глазами за пенсне.
– Еще не освободились наши Четьи минеи. Справлялся в богадельне, говорят – недельки две надо погодить, – сказал Соколов, отнимая у меня стопочку.
– Какая богадельня, что такое?..
71
Четьи минеи – книга для душеполезного чтения (четий), составленная по месяцам (менеос – месяц; гр.) и дням года. В нее входили отрывки из Библии, жития святых, сочинения церковных писателей и др. В России известны Четьи минеи московского митрополита Макария (XVI в.) и митрополита Димитрия Ростовского (кон. XVII – нач. XVIII в.).
– А который… Четьих миней-то хозяин. Уж постараюсь, очень хорошие, видал я. С часу на час должен помереть. Эконом мне дешево бы, и я с вас недорого возьму. Вода уж до живота дошла, а все не желает расставаться. Раньше мукой торговал, а любитель до книг.
Он усмехнулся, подышал на пенсне, протер и сказал мягко:
– Во-он что… как гробовщики у ворот. Нет, пусть уж поживет старичок, не беспокойте… – и стал перебирать стопочки «житий».
Меня он не узнал или не приметил. Хотелось сказать, что у нас есть Четьи минеи, старинные, после прабабушки Устиньи. Хотелось бы подарить ему. Но они были под ключом в чулане, и я смотрел на них раз в году, когда проветривали чулан. Он отобрал стопочку «житий», заплатил и ушел, говоря: «А старичка вы, пожалуйста, не тревожьте, мне не надо». Было грустно, что он не узнал меня. Я переглядел стопочку: ничего интересного, это я читал – про святых. Уже много после я понял, что было интересного в этих книжечках – для него. Много после мне вспоминалось – отражение снов как будто, – когда я читал Чехова: вспоминалось в словечках, в черточках что-то знакомое такое… Вспоминалась и неведомая птичка, кого-то все спрашивавшая в камышах, на озере, после захода солнца: «Ты-Ники-ту-ви-дел?» – и повторявшая себе грустно: «Видел-видел-видел»…
1934
III. «Веселенькая свадьба»
Скорняк с нашего двора, по прозвищу Выхухоль, выдавал замуж дочку Феню. Свадьба готовилась такая, что ахали: бал и вечерний стол, на Якиманке, в доме Клименкова – «для свадеб и балов», с духовой музыкой, с лавровыми деревцами в кадках и с благородными шаферами [72] , как, например, студент Иван Глебыч, который пенсне носит. И выдавал не за кого-нибудь, а за ученого землемера, – с серебряным знаком ходит!
72
Шафер – участник церковного свадебного обряда, при венчании держит венец над головой жениха или невесты.
Полугариха-сваха в месяц свертела дело, а мы все думали, что Фене нравится Иван Глебыч. Все ходил к скорняку, доучивал Феню после Мещанского училища: нанял его скорняк развивать ее, чтобы была настоящая барышня, и они всё читали книжки – «Дворянское гнездо» и… разные. Принесешь скорняку Загоскина, а они грустные стишки читают – Надсона там или «Парадный подъезд»… а Выхухоль слушает и вздыхает над лисьим мехом. И под гитару пели – «Глядя на луч пурпурного заката», – нравилось скорняку. Горкин все его пустодумом звал: «До лысины все лыцаря Гуака своего читаешь – вот и начитал дырку в голову». Бывало, сидим на рябине с Женькой, а они про «Дворянское гнездо» всё – вот и начнем дразнить: «Ах и Феня-Феня-я, Феня – ягода моя!» – даже язык устанет. Иван Глебыч камушками швыряет: «Какие же вы неразвитые!» – а мы свое. Так и уйдет из сада. Феня была красивая: в русском костюме, темная коса, карие глаза, личико круглое, румяное – ну ягодка. Даже и Жене нравилась, а он все говорил, что любовь может развратить – и не совершишь подвигов, как Юлий Цезарь, и барышень все дичился. А тут будто и ревновал, сердился: «Коша-а-чьи амуры!.. Из ведра бы!..»
И так неожиданно – за землемера, собственный дом. Ну, домишко на огородах, в спарже там жулики ночуют… а главное, с серебряным знаком ходит. И… де-е-сять тыщ чистоганом дает скорняк! На кошках под бобра капиталец какой накрасил!..
При мне и с Фирсановым рядились, с кондитером.
– …и «амуровые…» чтобы «…канделябры», для молодых.
Старик Фирсанов, высокий, в баках, похожий на лорда Гленарвана из «Детей капитана Гранта», загибает пальцы:
– «Амуровые канделябры» – самое первое, сахарные голубки на плите – второе-с… «рог изобилия», с конфектами в ажуре, и с зеркальцами, и в кружевцах, четыре рубли фунт, «свадебные», не Кудрявцева-с, а Абрикосова-Сыновья, – три?..