Детям (сборник)
Шрифт:
– Ничего-с, скажем, что со мной были. Угощайтесь… – протянул он орешков на ладони. – Изволили любоваться на приставление кеятров?
– У него де-нег нету, – плаксиво зашипел Васька.
– Связались вы, сударь, с таким сопливым, – сказал дядин приказчик, даже и не взглянув на Ваську. – А зачем нам с вами платить деньги, ежели у нас тут самый главный представлятель, который папеньке стенки в банях расписывал! Да мы его сейчас встрепенем!..
Он подошел к окошечку и важно закачал пальцем. Барыня что-то поморщилась
– Приходите в самые спектакли! Наполеона требуют! – крикнула она под занавеску.
Дядин приказчик вынул серебряные часы и долго смотрел на них. Потом погремел мелочью в кармане.
– Наполеона, Василь Сергеева… хозяйка кличет! – заорал кто-то за стеною, и появился тот, который недавно ходил по балагану.
Он теперь был в серых сапогах с жестяными звездами, в сером коленкоровом сюртуке с огромными жестяными пуговицами и в серой картонной треуголке. И лицо у него было серое и до того худое, что выступали кости. В одной руке он держал жестяную шпагу, в другой… Но другой руки не было, а болтался пустой рукав.
Он метнулся, узнав приказчика; как будто растерялся.
– А мы к вам-с, для кеятров, – сказал дядин приказчик, тыкая меня в башлычок. – Они, стало быть, сынок папеньки ихнего, стенки-то расписывали через меня… И еще будете иметь заказы! Удовлетворите уж такое ихнее любопытство… Желательно в балаган, а они прокутили весь свой капитал!
– Да что вы-с! – воскликнул серенький человек и протянул мне руку, в которой была шпага. Даже пошаркал звездами.
Я был изумлен, польщен. Все глазели на «самого главного», который сейчас будет палить из пушки, а он протягивал мне руку и кланялся!
– Вы теперь, стало быть, самый главный Анаполеон и есть? – спрашивал дядин приказчик важно, пощелкивая орешками.
– Зима-с, – поддернул Наполеон плечом. – Малярной работы нет, а тут все рублика два-три. С утра до ночи, спектаклей двадцать, и на морозе, и на балагане орать надо… Вот и представляю.
– Дело хорошее. Уж вы устройте, ублаготворите, при протекции кеятров! – настаивал приказчик.
Наполеон сморщился и покашлял в руку. Поглядел на барыню в ящике и опять покашлял.
– Да с удовольствием, отчего же-с… Трое вас…
– Сопливый и без билета прошмыгнет! – толкнул дядин приказчик Ваську.
– Дя-динька!.. – захрипел Васька, цепляясь за мой тулупчик.
– Идти – так уж всем-с! – сказал строго Наполеон и направился к барыне.
Он что-то говорил ей, снял треуголку и постучал ею в грудь; но та сидела как каменная, поджав губы.
– Хорошо-с, – сказал грустно Наполеон и махнул рукой. – Запишите. – И поманил нас шпагой. – Пожалуйте смотреть-с!
– Первые места если, рупь за троих! – крикнула строго барыня.
– Ловко вам наше угощение влетело! – сказал дядин приказчик. – Зато из чести стараетесь, для протекции! Вы теперь, стало быть, будто царь… царь Анаполеон!
– Да, –
– Ничего, сойдет. Анаполеон у нас померз. Вот и выходит, в самый раз, – сказал дядин приказчик, похлопывая по плечу Наполеона.
Серенький человек посадил нас на переднюю скамейку, где коптили в деревянной канавке лампы, и сказал, что сейчас начнется.
– Велит хозяин повеселей, для смеху публики… – усмехнулся он. – Ну, придется, знаете, ломаться! А разве так для Наполеона надо?! – показалось, сказал он мне и даже ласково подморгнул. – Ну я уж для смеху выдумываю, сочиняю сам!..
Он ушел. Занавес заколыхался, и заколыхались на нем дворцы и тигры. В балагане было, кажется, еще холоднее, чем снаружи, даже свистело в щели. Сзади стучали ногами от мороза. Наконец занавес поднялся, и я увидал город на горе, и по этой синей горе белели клубочки дыма и лезли синие турки в красных шапках. Сверху сошвыривали их штыками наши. На полу была навалена куча снега, самого настоящего, и он не таял. На куче стояла табуретка и валялось несколько березовых поленьев.
– Стало быть, зима, и Анаполеон будет замерзать! – сказал мне дядин приказчик, пощелкивая орешками.
– А помрет? – спросил боязливо Васька.
– А ты не встревай, сопливый… сиди-гляди! – сказал строго приказчик, швыряя скорлупки в снег. – Им бы весь намост завалить надо, для вида лучше!
Вышел Наполеон, опустив голову на грудь. Дошел до ламп, и стало видно, как изо рта его вырывался пар. Видно по всему было, что ему очень плохо.
– Ах, какой ужасный русский мороз! – прохрипел он, грея дыханием руки. – Сегодня, должно быть, сто градусов! Ужасно!
Он грозно топнул – прыгнули язычки в лампах – и сел на табуретку, разминая ногами скрипевший снег. Рукав его сюртука мотался, постукивали ноги о табуретку, подрагивали плечи.
– Здорово прихватило? – кричали сзади.
– Ему теперь прямо беда… Анаполеону-то! – объяснил мне дядин приказчик, выплевывая скорлупки прямо Наполеону под ноги. – Некуда ему податься, как приперли! Одна табуретка ему осталась да полешки… тьфу, тьфу! – поплевывал он скорлупками. – Ну-ка, Василь Сергеев, докажи себя! Повеселее!..
Наполеон поглядел на нас и усмехнулся грустно. Опять подошел к лампам и погрозил кулаком на публику.
– Не сдамся!.. Все… на банку!.. – крикнул он весело.
Так все и загудели:
– Верно! С морозу-то и на целую бутылку можно!..
– Роковой час пришел! – крикнул Наполеон и поперхнулся: забило его кашлем.
– До чего все верно-с!.. – вздохнул дядин приказчик. – Стало быть, лютый мороз, и он, понятно, застудился. Ну до чего все ве-ерно!..
– Храбрые мои марша-лы-ы! – крикнул Наполеон, махая шпагой.