Дева и Змей
Шрифт:
– Добрый вечер, – поздоровался Курт. Взял одну из уже вымытых вазочек, вытер и поставил на полку. – Ездили в Берлин?
– Здравствуйте, Курт, – Элис улыбнулась через плечо, – вы любите мороженое? Я вам оставила шоколадное. Кофе будете?
– Буду. Спасибо.
Вот так, как ни в чем не бывало. Прийти в гости к красивой девушке, к американке, мыть с ней вместе посуду, перебрасываясь словами, ничего не значащими, просто словами, как будто знакомы сто лет, и говорить-то особо ни о чем не надо – и так хорошо.
Когда была
– А в Берлин я не ездила, – Элис расставила чашки, молочник, торжественно водрузила на стол коробку с мороженым, – ездила я в город Кульера. Это в Испании. Там есть чудесный маленький ресторан… Ох, Курт, – она села на стул и уткнулась подбородком о ладони, – даже не знаю, что сказать. Я взяла их телефон и попросила: если вечером позвонит сеньор Гюнхельд, подтвердить, что сеньорита Ластхоп действительно была там, в “Cocina comoda”. Это название у них такое: “Уютная кухня”. Простенькое… Вот, – она положила перед Куртом небольшую яркую открытку, – здесь телефон и адрес.
Курт не стал спрашивать, как Элис оказалась в Испании. Просто уточнил:
– Это Драхен?
– Да. Если хотите, позвоните туда. Только не называйте им моего имени, почему-то Невилл считает это важным.
В голосе Элис был легкий вызов, но глаза улыбались. Казалось, она предлагает сыграть в “веришь – не веришь”, и твердо знает, что выиграет.
– Позвоню непременно, – прежде, чем налить в кофе молока, Курт снял с молочника крышку и принюхался, – знаете, мне фрау Цовель пожаловалась, что молоко вчера по всему городу прокисло.
– И сегодня утром, – вздохнула Элис, – это еще одна тема для разговора.
– Ясно. Не следовало мне просить вас…
– Да нет же! – Она взмахнула ложечкой с мороженым. – Вы не понимаете! Все намного сложнее, чем… чем можно себе представить. И я рада, правда, я очень рада, что решилась на эту авантюру. Потому что… нет, сразу не объяснить. Курт, Драхен – не человек.
– Змей-под-Холмом – это он и есть?
– Думаю… скорее всего – да, это он и есть.
– Ясно, – только и сказал Курт.
– Вы совсем не удивляетесь, – Элис как будто даже обиделась.
– Я удивляюсь, – заверил Курт.
– Правда?!
– Правда. Вы расскажете мне, что узнали?
– Ничего я не узнала, – она рассеяно опустила кусок мороженого в кофе, – я же не русский шпион. Давайте лучше, расскажу все по порядку.
Эйтлиайн
– Скажи мне, Крылатый, – спросил Гиал, когда, проводив Элис, я вернулся в замок, намереваясь предаться меланхолическим размышлениям о конце всего сущего, – ты не заметил за этой девой ничего необыкновенного?
Великолепный вопрос! В полной мере отражающий разницу между обитателями Тварного мира и жителями Лаэра.
– Необыкновенного? – уточнил я.
Что тут скажешь? Каков вопрос, таков ответ.
Для меня необыкновенным было уже то, что упомянутая дева – не человек, но для Гиала этого недостаточно.
– Когда я увидел ее…
В глазах моего старинного врага появился мечтательный туман. Хорошо мне знакомый. Гиал – неисправимый и твердолобый романтик. Романтизм, вообще, обязательное условие для существования Единорога: он сам таков, и все окружающие обязаны, узрев сияющее чудо, воспарять душой в недосягаемые разумом горние выси. Я тоже воспаряю, куда деваться? Но когда его волшебные глаза затуманиваются подобным образом, Гиал способен на страшные вещи. Он может, например, выйти навстречу какой-нибудь девственнице, положить ей на колени рогатую свою башку и в этой позе заснуть. Да так, что хоть из пушки над ухом стреляй – не проснется.
Все россказни о том, что проделывает Единорог с девственницей при помощи своего рога – некрасивая и грубая ложь, но если бы кто-нибудь поинтересовался моим мнением, я сказал бы, что глупо спать, находясь так близко от прекрасной девы.
Впрочем, спрашивали меня сейчас не об этом.
– …она показалась мне необыкновенной, Крылатый. Всего на мгновение, и я не смог его удержать, чтобы разобраться в том, что чувствую. Но я запомнил.
– Не знаю, – буркнул я, – не понимаю, о чем ты.
– Глупо ревновать к Единорогу, – Гиал пожал плечами.
И я сразу вспомнил насколько он меня старше, а, следовательно, умнее, и что врать тоже глупо. Да и некрасиво. Даже для того, кто гордо относит себя к роду Дракона, Отца Лжи.
Я назвал Элис Жемчужной Госпожой. Это первое, что вырвалось у меня, когда я разглядел, кто стоит в воротах замка. Нет, просто – первое. А когда разглядел, странное чувство уже ушло.
Но я запомнил.
И не убил ее.
– Жемчужная Госпожа, – повторил я вслух.
Мог бы не повторять: Гиал, когда надо и когда не надо, в любых ситуациях, видит меня насквозь. Если мы когда-нибудь займемся тем, чем обязаны – войной друг с другом – мне придется нелегко. Но сейчас мы не воевали, а я давно отвык от того, что кто-то читает в моей душе так же, как я читаю в чужих. Гиал же, возведя затуманенные очи горе – на расписной потолок, – глубокомысленно спросил:
– Почему ты так сказал?
– Не знаю.
– Не ленись искать ответ, Крылатый. Подумай. Почему ты назвал ее Жемчужной Госпожой?
Я, кажется, говорил, что среди фейри нет психологов? Я бессовестно врал.
Жемчужная Госпожа… Первые зерна жемчуга уронил в раковину мироздания Тот, Кого я почитаю Творцом. Нет. Глупости, и дело совсем не в этом, а дело в волосах Элис Ластхоп, в перламутрово-серебристом их сиянии, в цветах ее одежд: все серое и светло-голубое. В раскрытых створках ворот, между которыми стояла она, светясь и переливаясь. Моя серебряная леди.
И не моя. И не серебряная. И не леди, если уж на то пошло.