Дева и Змей

Игнатова Наталья Владимировна

И дед, и отец любили его по-прежнему – уже хорошо. Но те слова, не сказанные им, однако услышанные отцом: “тебя отдали людям и привязали к этой планете”, они не были забыты. Дед, возможно, и сам не знал, чего добивался, когда создавал подменыша, чтобы тот, в свою очередь, создал нечто, получившее от людей имя “Михаил”, от Темного Владыки определение “Наэйр”, а от фейри Сумерек прозвище “Крылатый”. Дед экспериментировал и ради невнятных целей пожертвовал сыном. Князь-подменыш был всего лишь ступенькой на пути к созданию существа, которое и само-то затруднялось правильно назвать

себя. Князь… он был никем и ничем. Слишком слабый, чтобы заслужить уважение фейри. Слишком страшный, чтобы прижиться среди людей.

Выполнив свою задачу, князь больше не был нужен. Ему оставалось только дожить свои дни.

– …Много думаешь, – не одобрил дед, – напрасно. Тебе тринадцать лет, мой принц, этого достаточно, чтобы мыслить глобально, но слишком рано, чтобы задумываться о сложностях взаимоотношений в своей семье. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я? А крылья твои – это, да, это интересно.

Щурясь от яркой россыпи цветных бликов, дед обошел Наэйра посолонь, внимательно разглядывая с головы до ног. Взял левое крыло за кончик и поднял, насколько хватало руки. Перья откликнулись тихим хрустальным перезвоном.

– Интересно, – повторил дед. – А если вот так…

Без предупреждения в руках у него оказался длинный меч, и Владыка с размаху рубанул прямо по беззащитным шелковистым крыльям. Наэйр пригнулся, уклоняясь от удара, уже успел представить, как больно хрустнет под клинком, как плеснет на него кровь. А перья, словно зажив собственной жизнью, повернулись, встретив удар твердыми, острыми как лезвия бриллиантовыми краями. И не сломались, прогнулись упруго, выпрямились, отбросив меч.

– Кому-то не нравились его крылья, – дед рассматривал клинок, испорченный глубокими свежими зазубринами, – кто-то считал их слишком мягкими. Какой у тебя размах крыльев? Угу… ага… значит, ближе чем на десять шагов к тебе теперь лучше не подходить.

ГЛАВА VI

4-Й ДЕНЬ ЛУНЫ

“Этот день несет в себе двойственную характеристику: он позитивный и негативный одновременно, в нем есть зло”.

П.Глоба, Т.Глоба “О чем молчит Луна”.

“Этого вампира считают господином всех вредных существ”.

“Сокровища человеческой мудрости” (библиотека Эйтлиайна)

Ах, до чего же сладко было просыпаться этим утром, улыбаться прекрасным снам, и без мыслей радоваться легкости и свободе! Так в детстве, когда земля была намного ближе, и каждая травинка, каждый прогретый солнцем камушек виделись отчетливо и ясно, Элис, выбегая на крыльцо загородного дома, радовалась новому дню, лету, каникулам. И безбоязненно прыгала на газон с высоких ступенек, не слушая призывы няни быть осторожнее.

“Ради всего святого, мисс!..”

Она была свободна, свободна, свободна!

От чего?

А какие сны, какие необыкновенные, сказочные, детские сны виделись ночью! Нет, не детские. Лет в четырнадцать мечтала Элис о волшебной

любви и волшебном возлюбленном, какая девчонка не мечтает? И тогда белый конь был ей предпочтительнее белого “кадиллака”. А у принца из сновидений… Он был не принц, кстати говоря, вовсе не принц, сейчас Элис вспомнила и это. За плечами ее мечты стояла мрачная тайна, и путь его был одинок, и тьма лежала перед ним. Ну что сказать, в четырнадцать лет она была странной девочкой.

И ведь она рисовала его: сначала придумала образ, потом облик, а после пыталась воплотить. Карандаши и акварель, и восковые мелки, и даже фломастеры. Все, что помнилось сейчас – это кольца длинных черных волос, и черный пронзительный взгляд. Время верить в чудеса миновало, сны задохнулись и стерлись. Остались альбомы, наброски, рисунки, где вперемешку с лошадьми и принцессами в пышных платьях были портреты ее принца. Но он не улыбался там, на рисунках. Взгляд его был холоден и мертв, как у змеи, а красивые губы сурово и строго сжаты. Тогда это казалось ей романтичным. Сейчас Элис улыбалась, вспоминая улыбку Невилла, и вспоминая, какой глупой была в детстве, а заодно – все читаные женские романы, где герой просто обязан нести на душе печать боли и пугающей тайны.

Но с чего же взяла она, что ей нравятся блондины? Из-за Майкла? Майкл, да, придется рассказать ему, потому что в любви нет места лжи и недомолвкам. Из-за Курта? Когда и как ушел из ее мечтаний черноволосый оборотень, колдун и рыцарь, с тонким печальным лицом? Как и когда занял его место плечистый футболист, лучший студент на своем курсе, с очаровательной привычкой кончиком среднего пальца поправлять на носу очки в золоченой оправе. Майклу абсолютно не нужны очки, но он все равно их носит – с простыми стеклами. Говорит, это вызывает доверие у преподавателей.

Элис села на кровати. И, ойкнув, подтянула к плечам одеяло.

В кресле, аккуратно сложенные, лежали ее джинсы и блузка, та, в которой она была вчера вечером, блузка с короткими рукавами и отложным воротничком. А на дверце шкафа, на распялках висело платье. Тонкое, полупрозрачное платье, с юбкой – сплошь широкие длинные ленты, волнующиеся от едва заметного сквозняка – и рукавами, узкими у плеч, но расширяющимися от локтей, как на картинках про фей или средневековых принцесс.

“Завтра к утру все станет сном”. Так он сказал. Он на самом деле сказал это, Невилл, Эйтлиайн, сын Дракона. Все, что было – действительно было? Вот платье, ее бальное платье из сна. И он говорил “мо арьен риалта ”. Моя серебряная звезда.

– Моя, – жмурясь, повторила Элис, – моя. Но, минуточку, откуда я знаю перевод?!

Волоча за собой одеяло, она встала с кровати. На столе, рядом с вазочкой, из которой торчали засушенные цветы и кленовые листья, этакая осенняя икебана, отражающая незамысловатые вкусы фрау Хегель, стояла широкая, плоская шкатулка. Перламутр и какое-то темное дерево, резной орнамент – сплошь листья и цветы. Вчера вечером, точнее, сегодня, уже под утро, когда Элис вернулась домой, уставшая, счастливая, засыпающая на ходу, какие-то девушки помогали ей раздеться и снять украшения. Они складывали их в эту самую шкатулку. Да-да, ее смех, и звезды с небес, все, что вспоминалось сейчас, как символы счастливого сна.