Дева в голубом
Шрифт:
Месье Ружмон долго распространялся о жертве Христа и необходимости жить праведной жизнью.
— Бог уже выбрал среди вас тех, кто последует за Его сыном на небеса, — твердо заявил он. — И его решение определяется вашими земными делами. Если вы грешите, если, пусть и явлена вам истина, продолжаете упорствовать в старых заблуждениях, если поклоняетесь ложным кумирам, — Изабель опустила очи долу, — если позволяете овладеть собою порочным мыслям, не получить вам прощения Божьего. Не если живете вы жизнью праведной, если упорно трудитесь и возносите простые молитвы, у вас есть
Щеки Изабель пылали. «Это он со мною говорит», — подумала она, и, не поворачивая головы, опасливо посмотрела на Этьена и Анну; к своему удивлению, она прочла на их лицах страх. Она посмотрела в другую сторону — тот же страх, похоже, овладел всеми, за исключением детей с их безмятежными лицами.
«Наверное, нет здесь избранных, — подумала Изабель. — И все мы это знаем».
Она подняла взгляд на Деву.
«Помоги мне, — взмолилась Изабель. — Скажи, чтобы меня простили».
Проповедь закончилась. Месье Ружмон вынес чашу вина и облатку для причастия.
— Сначала дети, — сказал он. — Благословенны невинные.
— Иди. — Изабель слегка подтолкнула Мари, и вместе с Якобом, Маленьким Жаном и другими детьми та опустилась на колени перед проповедником.
В ожидании Изабель вновь остановила взгляд на Деве. «Посмотри на меня, — молча умоляла она, — дай знак, что грехи мои прощены».
Глаза Девы были опущены, устремлены на что-то, находящееся внизу. Изабель проследила Ее взгляд. Он упирается в Мари. Девочка стоит на коленях, терпеливо ожидая своей очереди, черное платье ее немного задралось, открывая ноги. Под ним не видно белой нижней юбки. Она голубая.
Изабель шумно вздохнула, что не укрылось от стоявших рядом, в том числе Этьена и Анны. Она пыталась, но никак не могла оторвать глаз от голубого.
Теперь его заметили и остальные. В церкви начали шушукаться, слегка подталкивать друг друга. Якоб, стоявший на коленях рядом с Мари, оглянулся, посмотрел вниз, на ноги сестры. Она взглянула на него и перестала улыбаться. Похоже, укрылась в собственной скорлупе. Этьен потащил ее, расталкивая прихожан, к выходу.
Якоб поднялся с колен и, неподвижно стоя перед коленопреклоненными детьми, уставился на дверь церкви. Поворачиваясь в ту же сторону, Изабель перехватила взгляд Паскаль: на глаза у той навернулись слезы.
Она начала пробиваться к двери и, выйдя в церковный двор, увидела, что Этьен, высоко задрав Мари подол черного платья, разглядывает голубую нижнюю юбку.
— Кто это тебе дал? Кто одевал тебя? — допытывался он.
Мари молчала. Этьен поставил ее на колени.
— Говори, кто это тебе дал? Кто?
Мари по-прежнему не говорила ни слова, и он дал ей сильную пощечину. Девочка рухнула лицом на землю.
— Это я, — солгала Изабель.
Этьен повернулся к ней:
— Я должен был предвидеть, что ты обведешь нас вокруг пальца, la Rousse. Но имей в виду, это в последний раз. Больше ты нам не навредишь. Вставай, — прикрикнул он на Мари.
Девочка медленно поднялась. Кровь из носа струйкой сбегала на подбородок.
— Мама, —
— Не смей прикасаться к ней, — прошипел он, поворачиваясь к Изабель, и, встряхнув Мари, огляделся по сторонам. — А, это ты, иди сюда, — бросил он, увид выходящего из церкви Маленького Жана. Тот повиновался.
— Паскаль, — громко проговорил он. — Это был Паскаль, папа.
Он взял Мари за руку и вместе с отцом повел ее прочь. Девочка обернулась и посмотрела на мать:
— Ну пожалуйста, мамочка. — Она остановилась. Этьен и Маленький Жан еще крепче стиснули ей ладони.
В проеме двери появились Якоб и Анна. Якоб кинулся к матери и встал рядом с ней.
— Камешки на полу, — выговорила она, глядя куда-то в сторону. — По этому рисунку и сделали платье.
— Да, — негромко откликнулся Якоб. — Это была защита. Как и сказал коробейник. Чтобы она не утонула.
— А почему твой отец тоже считал их? Ему-то зачем знать размеры Мари?
Якоб посмотрел на мать расширившимися глазами.
— Не знаю.
Глава 8
ФЕРМА
Из Тулузы в Женеву я добралась самолетом, а там села на поезд до Мутье. Путешествие оказалось стремительным и приятным: самолет, поезд, а Якоб, несмотря на то что я приехала фактически без предупреждения, казалось, был более обрадован, нежели удивлен. Уточню: позвонила я ему в полдень, а в шесть поезд уже был в Мутье.
По дороге из Женевы я ожила. В самолете дремала, но теперь покачивание вагона и стук колес, какой-то более естественный, чем гул мотора, привел меня в чувство. Я огляделась по сторонам.
Напротив меня расположилась средних лет, но цветущая на вид пара: он в шоколадного цвета блейзере и ярком галстуке, с аккуратно сложенной на коленях газетой, она в сером шерстяном платье и темном жакете, итальянских туфлях и золотых клипсах. Она явно только что сделала прическу, волосы лежали пышной копной и отливали свежим, медного оттенка, цветом, как у меня, только искусственным. На коленях женщина держала сумочку из гладкой кожи и что-то записывала в крохотный дневничок, вроде какой-то список составляла.
«Наверное, уже перечень подарков к Рождеству готовит», — подумала я, чувствуя себя неловко в измятом простом платье.
На протяжение целого часа, что мы ехали вместе, они не обменялись ни единым словом. В Невшателе у меня была пересадка. Я поднялась, мужчина взглянул на меня и кивнул на прощание:
— Bonne journйe, madame.
Я с улыбкой кивнула ему и его спутнице. Такие здесь нравы.
Поезда ходят по расписанию, в вагонах чисто и нешумно. Пассажиры — под стать интерьеру, опрятно одетые, погруженные в чтение книги или газеты, размеренные в движениях. Не видно ни препирающихся с женами мужей, ни мужчин, пялящихся на женщин, ни мини-юбок, ни платьев, оставляющих грудь фактически обнаженной, ни пьянчуг, развалившихся на сиденье, — всего того, к чему я привыкла, мотаясь на поездах между Лилем и Тулузой. Здесь вообще никто не разваливается: в Швейцарии не принято занимать два места, если заплатил за одно.