Девиант
Шрифт:
Но даже и ты, колдунья, не сможешь ответить на вопрос, не дающий мне заснуть: правильно ли я живу?
Мне тридцать шесть, это возраст, в котором миллионы людей уже совершили великие дела, прославившие род человеческий. Ладно, я не Моцарт, не Пушкин, даже не Тукарам, но все же — что-то ведь нужно было сделать, не обязательно нечто великое… Вон мой друг Вадим — ему покорились ступенчатые испарения, которые почему-то нужны человечеству. Джамиль многие годы кормил москвичей шашлыками и кутабами. Не великие дела, но —
Вот он, вот главный вопрос!
Ольга, дорогая, я поклонялся твоей красоте, и ты любила меня, правда? Holla, Оля! Но в решающие дни нашей любви я улетел… слинял… исчез из твоей жизни… испарился, как утренний туман…
А ты, дорогая моя Катя? На далеком берегу засмотрелся на твое кукольное личико… пригубил дикий мед твоих уст… Вот уже несколько лет мы живем вместе… спим вместе… Но осчастливил ли я тебя? Увы, нет… Все чаще у нас размолвки, ты недовольна мной… своим неопределенным положением недовольна…
«Что же получается, Олег Хомяков? — думаю я этой августовской ночью. — Выходит, только собой ты был занят… только своей персоной…»
Похрапывает, посвистывает Вадим. В окно стучится ночной дождик. А я лежу без сна, и прошлое мелькает как из окна скорого поезда, и не дает покоя мысль о том, что живу я неправильно.
А как — правильно?
И тут приходит, слетает, вероятно, с неба ответ на мучительный вопрос. Да все очень просто: назначение мужчины в том, чтобы сделать счастливой женщину.
Утром повторился приступ. Опять вызвали скорую. Молодой врач, белобрысый, с холодными руками, вкатил мне укол магнезии и предложил ехать в больницу. Я отказался.
Анна Тихоновна объявила, что она сама «гипертоничка» и знает, что нужно делать. Она заварила какую-то травку — вернее, смесь трав, названия которых я не запомнил. И принялась отпаивать меня.
Знаете, мне, и верно, полегчало. Возможно, помогло и самовнушение — настойчивой мыслью я призвал себя: а ну, кончай валять дурака!
Вечером позвонила Катя.
— Мне лучше, — сказал я, — но завтра еще полежу. Приедем первого.
— Олег, не обманывай меня! — раздался ее быстрый высокий голос. — Что случилось? Не простуда у тебя! С выпивкой связано? Пьете там, да?
— Нет, Катя, нет. Немного выпиваем. Совсем немного.
— Ты обманываешь! Если сейчас же не скажешь, что с тобой, я завтра же приеду.
— Ни в коем случае, — возразил я, полагаю, решительным тоном. — Теперь, когда мне лучше, могу и сказать: сердце прихватило. Давление подпрыгнуло. Но сейчас лучше — честно тебе говорю. Не волнуйся, милая.
— Ах, Олег… Нанырялся там… Сердце! Забываешь, что ты уже не молоденький.
— Это точно, Катенька. Знаешь что? Купи себе белое платье до пят.
— Зачем? — удивилась она.
— Так принято, чтоб невеста в белом платье…
— Олег, это что — твои вечные шуточки?
— Никакие не шуточки. Я делаю тебе предложение выйти замуж.
Я слышал ее дыхание.
— Алло, Катя! Ты слышишь?
— Да…
— Мы поженимся. Ты родишь дочку. Непременно дочку, потому что сын уже есть. Слышишь?
— Да…
— И у нас будет куча внуков. В дальнейшей жизни. Ну вот, я сказал тебе все, что хотел сказать. Катя, какая в Москве погода?
— Хорошая… — По ее тону я слышал, как она ошеломлена.
— Ну, до встречи. Я люблю тебя.
Я выключил мобильник и сел на тахте, нашаривая ногами тапки. Фрося, белая пушистая красавица, шла мимо, высоко держа хвост. А Сережа, вошедший в комнату в конце телефонного разговора, может, в первый раз не дернул Фросю за хвост. Он стоял в нескольких шагах и внимательно смотрел на меня карими, так похожими на Катины, глазами.
— Анна Тихоновна зовет чай пить, — сказал он.
Утром первого сентября мы простились с этой достойной женщиной. Она вручила Вадиму полиэтиленовый пакет, наполненный испеченными накануне пирожками с капустой.
— Так и не нашли вы свой Китеж, — сказала она, пожимая нам руки. — Приезжайте еще. Не забывайте Заволжье.
— Никогда не забудем, — сказал Вадим.
«Ты-то забудешь за первым же поворотом», — подумал я. А вот со мной навсегда останется этот городок, и Анна Тихоновна со своим альбомом и шитьем шляпок, и сине-серый морской простор водохранилища.
Навсегда останется плач девочки из затонувшего города.
Кажется, я все же нашел свой Китеж.
Наш дилижанс мчался по шоссе на запад, к Москве. Вадим вел машину ровно. Слева и справа долго летели леса — сплошные темно-зеленые полосы. Потом потянулись поля, перелески, мягко освещенные солнцем. День был пленительно хорош. «Еще не все потеряно для жизни человека на этой удивительной планете», — думал я, погружаясь в дремоту. На заднем сиденье Сережа как включил при отъезде транзисторный приемник, так и не выключал его. Негромко вещали дикторы, вступала музыка, потом снова что-то бормотали… На дорожном указателе промелькнуло слово «Вязники»…
Вдруг я насторожился. Передавали что-то ужасное.
— Сделай громче, Сережа.
— …захватили школу, — грянуло из приемника. — Группа террористов заперла в спортзале несколько сотен учеников и учителей…
— В каком это городе? — крикнул Вадим, скосив на меня взгляд.
— В Беслане, — сказал я.
2006