Девичье поле
Шрифт:
Наташа, дав одной ногой лёгкий толчок, действительно покатилась, немного балансируя и стараясь удержать равновесие. Так катились они почти до того места, где стояли Лина с Фадеевым, и те встретили их аплодисментами.
С полянки все они опять вошли в просеку. Потом вышли на большое пахотное поле, и, минуя проезжую дорогу, побежали прямиком к деревне.
— Здесь во всяком случае надо сделать привал, — сказать Фадеев. — Зайдёмте в избу к жене моего лесника, у них довольно чистая изба, можно и чаю напиться.
У всех оказался большой аппетит. Поставили самовар,
— Теперь соснуть бы.
Наташа встрепенулась:
— Что вы думаете, что мы уже устали?
— А вы думаете нет? Но что же делать, барышни, надо бежать скорей назад. А то стемнеет, тогда в лесу вам, пожалуй, покажется скучно, да и жутко.
— Почему нам? — будто обидевшись, немного вызывающим тоном, сказала Наташа.
Тем не менее, она встала первая. Той же дорогой отправились в обратный путь. Лина с Фадеевым по-прежнему бежали вперёд, Наташа с Соковниным далеко отстали. Когда они поднялись в гору на то же место, где перед этим сидели, Наташа пожелала сесть. Восхождение в гору вызвало у неё маленькое сердцебиение. Соковнин же, напротив, чувствовал особенный подъем сил: у него явилось даже мелочное желание похвастаться, и он сказал Наташе:
— Вот, видите, вы пожелали отдохнуть, а я мог бы подняться ещё на три таких крутых горы.
Потом, как будто почувствовав неловкость такого хвастовства, и чтоб загладить его, стал объяснять:
— Я вовсе не хочу умалять и ваших сил: это так естественно для каждого отдохнуть после напряжения. Но я хочу только сказать о себе, что для меня в жизни ничто не желанно, что может вызвать во мне утомление. Я хочу брать от жизни все легко. Это — мой девиз. Не торопился с окончанием университетского курса, не рвусь прославиться политическим борцом, не берусь и за искусство. Меня труд не пугает, — никакой, но я избегаю напряжения воли. Это напряжение всегда страшно утомительно, когда желаешь чего-нибудь достигнуть. Я не ленив, но хочу, чтобы жизнь давалась мне легко. Хочу всегда чувствовать в себе эту силу, и дам ей только ту работу, какая никогда не вызовет в ней утомления. Никогда не поставит меня на границу бессилия.
Наташа посмотрела на его цветущее лицо, на его соколиный взгляд, на всю его действительно могучую фигуру, на уверенную, красивую позу, в которой он стоял, — и, как художник, оценила в нем чисто эллинское проявление силы-красоты:
— Хорошо себя чувствовать силой?
Он ответил:
— Это значит чувствовать себя счастливым. Я не знаю ничего выше этого. Все равно какая сила — физическая, умственная, сила таланта, сила денег, сила личного обаяния, — для меня безразлично. Я хочу быть силой. И даже так: лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе. Цезарем хочу быть… хотя бы в своём болоте. И моя теперешняя жизнь, как я веду её, управляя своим имением, не поставит меня никогда в такое положение, чтобы я хоть на минуту мог сомневаться в своей силе.
Наташе захотелось немного подразнить в нем это горделивое самодовольство, которое в сущности очень нравилось ей, и она с вызывающей усмешкой сказала:
— Будто бы? Даже и в наше время? Вы не боитесь, что вас мужики подожгут, убьют? Не боитесь?
Он без всякой усмешки спокойно ответил:
— Ничуть. И знаете, что мужикам особенно импонирует? Моя молодость, мой студенческий мундир, и при этом уверенность в моей силе, в моем праве.
Помолчав, он с тем же спокойствием сказал:
— А если бы мужики оказались сильнее меня, если бы они сломили меня, ну тогда… не все ли равно? Я сказал бы, пожалуй: не стоит и жить, раз ты сокрушён силой. Ведь вот и вас я всегда любил… и люблю… именно за то, что чувствую в вас силу. Не берусь судить о силе вашего таланта, мне в вас дорога другая сила — сила духа. Я люблю спорить с вами, — но что это значит? Просто хочется побороть вас в споре, чтоб доказать мою силу вам, да и самому почувствовать её в себе.
Наташа смотрела на него теперь дружески, без улыбки. Потом сердечно сказала ему:
— Нет, право, вы мне в эту минуту очень нравитесь.
Лицо Соковнина стало вдруг серьёзно, глаза расширились, он простым, спокойным, но энергичным тоном сказал:
— А вы мне нравились во все минуты наших встреч. Я давно-давно хотел сказать вам: будьте моей женой!
И немного помолчав, подтвердил вопрос:
— Хотите?
Теперь изменилось лицо Наташи. Она не отвела своих глаз от его взгляда, но и она стала как-то ещё серьёзнее. Лицо её словно застыло в его первоначальном внимательном выражении. Потом вдруг смутилась, покраснела, задумчиво опустила глаза, и опять подняла их на Соковнина. Увидела его ласкающий, манящий взгляд, и ей стало вдруг больно за него. Она как-то бессознательно протянула левую руку, чтобы взять за руку его; и в то время, как он, принимая это за знак согласия, готов уже был схватить и целовать эту руку, она тихо, подавленным голосом произнесла:
— Нет.
И ей стало ещё больше жаль его, когда он машинально поднял руку, чтоб закрыть глаза.
Оба просидели так с минуту молча. Потом Соковнин, опять взглянув на Наташу, сказал:
— Но ведь вы сами признали сейчас… что я вам нравлюсь. А я… давно люблю вас. Почему же ваше «нет»?
Она, смущённо улыбаясь, начала было:
— Потому… что…
Он подсказал ей:
— Ваше сердце несвободно?
И она решительно ответила ему:
— Да.
Его лицо стало очень серьёзно, он ни слова не сказал более, и сидел, склонив голову на руку, опираясь локтем на колено.
Наташа некоторое время с тревогой и удивлением смотрела на него, потом вставая, дружески сказала:
— Пойдёмте.
Он молча поднялся.
Молча прошли они обратный путь до дома лесника. Лина с Фадеевым были уже там. На столе стояла развязанная корзинка с провизией, захваченная Соковниным из дому. Фадеев, только что выпивший рюмку мадеры, встретил подошедших радостным откровением:
— А мы с Полиной Викторовной опять за едой. Удивительно хорошая вещь мадера и пирожки после хорошей прогулки в лесу. Замечательно вкусно.