Девичье поле
Шрифт:
— Хорошо, но в таком случае, почему бы художник не мог оставаться при одном идейном донжуанстве? — заметил Фадеев.
— Потому что всякое искусство само толкает художника, кто бы он ни был, мужчина или женщина, на этот путь смены сердечных увлечений.
— Всякого? — спросил Фадеев.
— Более или менее всякого, — с спокойной уверенностью ответил Соковнин. — Исключения, повторяю, редки. Каждый художник ищет реализации своих грёз. Разница будет только в темпераменте и в эстетической художественной требовательности при выборе кумиров.
— Но мне кажется, что это в такой же мере приложимо к темпераменту и к эстетической требовательности
XVII
— Нет! Нет! — воскликнул Соковнин, уверенно улыбаясь. — Во всякой другой профессии жизнь укладывается в определённые рамки. Во всякой другой профессии нет таких поводов вызывать у посторонних лиц поклонение своей личности. Тогда как у человека, служащего какому бы то ни было искусству, весь смысл его деятельности сводится в конце концов к тому, чтоб каждым новым своим созданием покорять сердца и приобретать все новых и новых поклонников своего таланта. Хочет он этого или не хочет, стремится к этому или нет, — все равно — каждое новое удачное выступление художника в сфере его художественной деятельности является новым обеспечением его права и возможности выступать в роли донжуана.
Соковнин замолчал. Общее молчание длилось с минуту. Вдруг Фадеев, точно проснувшись и снова впадая в свой восторженный тон, сказал:
— Нет, я всё-таки не согласен с вашей точкой зрения! Все, что вы говорите, все это имеет смысл для теперешних социальных условий. Когда укрепится окончательно социал-демократический строй в его чистом виде, когда не будет ни частной собственности, ни права собственности на женщину и на детей, всякие вопросы о донжуанстве и о гетеризме исчезнут сами собой. Исчезнут и слова-то эти старые! Женщина будет свободна и в своей деятельности и в своих чувствах.
— Так что вы полагаете, что вы охотно допустите, чтоб любимая вами женщина, была любима другими, и в свою очередь любила когда и кого угодно? — с саркастической улыбкой спросил его Соковнин и взглянул на Лину.
Фадеев немного замялся, покраснел и с запинкой ответил:
— Я не говорю про себя… я не говорю теперь… я вообще — в грядущем социал-демократическом строе.
Соковнин снисходительно улыбнулся и покровительственно произнёс:
— Ну, это — «туманно грядущее». А я так думаю, что то, что лежит в природе человека, что оставалось в нем неизменным всегда, останется таким же неизменным и в грядущем строе.
Теперь как-то сразу оба посмотрели на Лину. Она не проронила ни слова, была задумчива. Являлась сфинксом для того и другого. И тот и другой почувствовали, независимо друг от друга, затруднительность продолжать спор на эту тему в её присутствии.
Спор оборвался бы и сам собой. Но его прервала Варя, вошедшая сказать, что чай готов. Лина пригласила гостей в столовую и послала Варю звать бабушку. А пока она наливала чай, и прежде чем мог опять возобновиться прерванный разговор, вернулись из города Александра Петровна и Анна Петровна.
Заговорили о новостях из городка, о разных мелочах жизни. После чаю Лина села за рояль. Фадеев спел два романса.
Гостей оставили обедать. После обеда опять попели, поиграли и гости уехали, как всегда с обещанием приехать в следующее воскресенье. Сегодня Соковнин и Фадеев как приехали врозь, так врозь и уехали, дружески попрощавшись у околицы.
XVIII
Вскоре после этого разговора в настроении Соковнина произошла новая перемена. Ему вдруг захотелось проверить самого себя: да действительно ли он уже любит Лину настоящей любовью? А что если это только самовнушение под впечатлением Наташина отказа, или только малодушная боязнь мнимого одиночества? Ведь того чувства бессознательного влечения, которое вызвало его предложение Наташе, сейчас вот как будто и не бывало. Что если и его теперешняя любовь к Лине имеет в его душе не более глубокие корни?
Лучшее средство для такой проверки — временная разлука.
В эти последние годы, когда университетская жизнь, под влиянием политических событий, шла ненормально и когда, вследствие смерти его дяди, бывшего его попечителем, его личные дела заставили его провести значительную часть учебного времени в своей усадьбе, он и на втором и на третьем курсе просидел по два года. Теперь, на четвёртом, он видел возможность окончить университет нынешней весной — и решил уехать в Петербург до мая, июня, поручив все заботы по имению своему приказчику.
Он сознавал, что, уезжая, он предоставляет Фадееву, без помехи с его стороны, завоёвывать ум и сердце Лины. Но он как-то не верил, что именно Фадеев может стать избранником Лины, когда тут в уезде были ведь в числе знакомых семьи Гурьевых и другие допустимые воображением кандидаты в женихи. Да и желанная для него проверка своих отношений к Лине являлась желанной и в отношении свободного выбора со стороны Лины между ним и другими.
Он не хотел делать Лине пока никаких прозрачных намёков на свои чувства; но, заехав к Гурьевым проститься накануне своего отъезда в Петербург, он всё-таки сказал, обращаясь одновременно как к Лине, так и ко всем другим членам её семьи:
— Теперь вернусь уже только по окончании экзаменов, перейдя из класса «учащейся молодёжи» в класс «самостоятельных граждан». Вернусь сюда, чтоб окончательно прикрепить себя к земле, к нашим местам, и переименовать свою «Бобылиху» в «Семейный очаг».
Он как бы неумышленно остановил при последних словах на Лине свой взгляд дольше, чем следует. И Лина, чтоб не потупиться, слегка краснея, спросила:
— В мае приедете?
— Вероятно. А что?
— Так, ничего. Значит, я вас ещё увижу. А то в июне я думаю нынче съездить куда-нибудь прокатиться.
Глаза Соковнина чуть заметно заблестели. Он сердечным тоном сказал:
— Увидимся… во всяком случае.
Лина не раз вспоминала после его отъезда эти слова и этот взгляд и не могла дать себе отчёта, что следует ей думать об отношениях к ней Николая Николаевича. Предполагал ли он, что она знает об его неудаче у Наташи, и хотел ей показать, что он, конечно, не останется из-за этого холостяком, но женится не по рекомендации Наташи, а на ком-нибудь, кого он уже наметил теперь в Петербурге, — или он и в самом деле принял к сердцу Наташины слова и, вернувшись, сделает предложение. Зачем же он медлит? Быть может, боится отказа и у неё? Быть может, ждёт проявления любви с её стороны? Но что может она сделать, чтоб дать ему понять её чувство? Почему же сам-то с тех пор ничего не сделал такого, чтобы вызвать у неё эти проявления. Не навязывать же ей себя? Правда, он бывал в последнее время чаще, он стал к ней как будто внимательнее, сердечнее… Но ведь это только может быть, — кажется… Ведь это, может быть, только подсказано ей её желанием, чтоб это так было… А впрочем и его обращение с Наташей — разве когда-нибудь можно было заметить, что он её любит?.. Он странный в этом случае, непонятный…