Девичьи сны (сборник)
Шрифт:
В лаборатории Штейнберг, стоя на табуретке, вскрывает заклеенное на зиму окно, отдирает бумажные полоски.
Круглов сидит за своим столом, перед ним пишущая машинка с заправленным чистым листом. Круглов курит, вид у него задумчивый.
Рывком распахнув окно, Штейнберг соскакивает с табурета.
– Впустим в комнату весну, – возглашает он.
– Да какая весна? – Круглов поеживается от холодного воздуха. – Город снегом еще завален.
– Все равно весна. Смотри, какое голубое небо.
– Вам, альпинистам, лишь бы к небу поближе, – ворчит Круглов. – Знаешь, что-то не хочется писать заявку. А хочется мне послать все это…
– Успеешь послать. Пиши.
– Возьму вот и напишу. Только не заявку, а письмо в президиум академии. Или лучше прямо в ЦК. Напишу, что гробят открытие, которое…
– Спокойно, Юра. Побереги свои нервные клетки, еще понадобятся. – Штейнберг ставит в банку с водой веточку мимозы. – У нас нет решающей вещи – доказательства.
– Осциллограммы Клеопатры, журнал наблюдений – не доказательство?
– Ученый совет осциллограммы не убедили. Почему они должны убедить ЦК?
– Ну, знаешь, так ставить вопрос – лучше вообще бросить науку… если она не может убедить тех, кто и не хочет быть убежденным…
– У тебя есть сигареты? – Штейнберг закуривает и, упершись обеими руками в стол Круглова, нависает над ним. – Послушай, Юра. Есть только один способ убедить…
Тут в лабораторию быстрым шагом входит Рогачев.
– Привет. – Он разгоняет рукой дым. – Фу, накурили. Какое сегодня число, коллеги?
– С утра было седьмое марта, – говорит Штейнберг.
– А где заявка? Чего вы тянете целую неделю? Хотите остаться без подопытных животных?
– Сейчас Круглов напишет. Видишь ли, товарищ завотделом, мы еще не совсем оклемались после высокоуважаемого ученого совета.
Круглов и в самом деле начинает стучать на машинке.
– А что, собственно, случилось? – говорит Рогачев. – Слова-то какие употребляешь. Не оклемались, видите ли! Ты что же, ожидал фанфар?
– Нет, не фанфар. Но…
– Ученый совет дал сдержанную оценку работе. Но не приостановил же исследование.
– В решении записано, что мы отклонились от плановой тематики и что следует заново переосмыслить методику. Это все равно что остановить работу.
Круглов выдергивает лист из машинки и протягивает Рогачеву со словами:
– Глеб Алексеевич, извините, конечно. Если бы мы представили реферат вот в таком виде – все было бы по-другому, правда?
На листе напечатано:
Докт. биол. наук Рогачев Г. А.
Канд. биол. наук Штейнберг Л. M.
некто Круглов Г. П.
И ниже название реферата: «Рост активности нейроклеток под воздействием…» и так далее.
Рогачев резко комкает лист и швыряет на стол:
– Что за выходка, Круглов? Как вы смеете провоцировать?
А Круглов поднимается из-за стола с неестественно умильной улыбочкой:
– Вот тогда бы мы услышали другую песню, а? Ах-ах-ах, какое замечательное открытие… Глеб Алексеич и его сотрудники открыли заманчивую перспективу…
– Перестань, Юра, – говорит Штейнберг.
– Зафиксировать зрелость, отодвинуть старость…
– Мне ваши лавры не нужны! – Рогачев разозлен, но сдерживает себя. – Тем более что их и не предвидится…
– А вдруг прорастут? – Круглов обводит рукой лысину Штейнберга, но тот отбрасывает его руку. – Такой, знаете, пышненький зеленый веночек, – юродствует Круглов. – Он так бы подошел к вашей научной фигуре, Глеб Алексе…
– Это хулиганство, Круглов! Я требую, чтобы вы немедленно…
– Хулиганство? – повышает голос Круглов. Теперь не улыбочка у него на лице, а грозный вызов. – А как называется то, что вы с нами проделали?
– Немедленно прекра…
– Я скажу, как это называется!
И Круглов яростно выкрикивает фразы такой образной силы, что с потолка сыплется штукатурка. Вошедший было в лабораторию Волков-Змиевский застывает в ужасе, кусок штукатурки ударяет его по голове. Змиевский, взвыв, обращается в бегство.
Выбегает из лаборатории и Рогачев.
Некоторое время Круглов и Штейнберг молчат.
– Вот это да! – Штейнберг потрясенно оглядывается. – А бетонные плиты тоже можешь сорвать?.. Это ты по-боцмански, да?
Не отвечает Круглов. Отвернувшись к окну, ломая спички, закуривает. Штейнберг подходит, кладет руку на плечо.
– Юра, – говорит он медленно. – Выслушай внимательно. Нам остается только один выход…
Вера Никандровна в своей маленькой кухне готовит праздничный пирог. Ей помогает пятилетняя дочка – хорошенькая наивная мордашка, большой белый бант в русых волосах. Дочка, высунув в старательном рвении розовый язык, выкладывает тесто в круглом поддоне нарезанными кружками яблок.
Вера Никандровна зажигает газ в духовке и оборачивается к дочери:
– Все, Галочка?
– Сейчас, мам. Вот еще маленький кусочек остался.
Пирог посажен в духовку. Теперь можно присесть отдохнуть. Вера Никандровна смотрит на часы: начало седьмого. За окном темнеет по-весеннему: к извечной зимней петербургской серости добавлено немного синевы.
– Мам, а почему женский день только один раз в годе?
– В году, – поправляет Вера Никандровна. – Так, наверное, придумали мужчины.