Девичьи сны (сборник)
Шрифт:
Она приехала часа через полтора. Молодой врач-азербайджанец измерил мне давление (оно оказалось очень низким), наскоро выслушал посредством фонендоскопа сердце.
– Сердечная недостаточность, – определил он и выписал рецепт на кордиамин.
Посоветовал пить кофе, есть больше фруктов и зелени – и, сопровождаемый пожилой молчаливой медсестрой, ушел.
– Такой диагноз и я бы мог поставить, – проворчал Сергей. – Кому бы тебя показать?
Оба мы, конечно, подумали о Володе. Нет у нас больше своего врача…
– Кажется, вода пошла, – сказала я. – Слышишь? Налей в ванну и набери во все кастрюли.
И тут зазвонил телефон. Я взяла трубку. Напористый голос с легким акцентом быстро произнес:
– Русские? Уезжайте из Баку! А то армян у нас уже не осталось!
И сразу – гудки отбоя, я и ахнуть не успела.
– Юля! Что случилось? – Сергей подсел ко мне на тахту. – Юля, почему ты так побледнела? Кто звонил?
– Русские, уезжайте из Баку, – повторила я. – А то армян уже не осталось.
Он ошеломленно смотрел на меня, медленно моргая, переваривая услышанное.
– Да ну, Юля… Хулиганская выходка… Пустая угроза. – Он говорил нарочито бодрым тоном, но я за этой нарочитостью различала тревогу. – Не придавай значения, Юля. Слышишь?
Я кивнула. Сергей пошел набирать воду. А когда вернулся, я спросила:
– Сережа, а у тебя в Серпухове совсем никого не осталось? К кому бы ты мог поехать?
– Ты прекрасно знаешь, что никого нет. И почему так странно спрашиваешь: «ты», а не «мы»?
Я промолчала.
– Юля, почему не отвечаешь?
Что мне было ответить? Я чувствовала себя загнанной в тупик. Не могла же сказать Сергею о своем предчувствии – о том, что вряд ли переживу отъезд Нины и Олежки – особенно Олежки… Мне идет шестьдесят пятый год – что ж, это немало, в сущности, жизнь прожита – и, если учесть, что я не убита на войне и не сидела в тюрьме, – прожита неплохо… Были, были веселые молодые годы… Счастье? Ну не знаю. А возможно ли счастье в нашем сумасшедшем веке?.. Живем, как живется, – несемся в мощном потоке жизни, ну а если вознамеришься постичь умом и овладеть «сырым материалом жизни», то не взыщи – вот судьба Ванечки Мачихина… судьба Володи Авакова…
Сергей пошел на кухню чистить картошку. Что-то там опрокинул – я слышала, как он ругался сквозь зубы. Нервничает. Да, дорогой мой капитан Сережа, жизнь оказалась куда сложнее партийных директив. Понимаю, как трудно тебе в это переломное время…
Звонок. Я нерешительно протянула руку к трубке. Боялась услышать опять… Но это был Джалалов, и я позвала Сергея.
Поговорив со своим приятелем, Сергей подсел ко мне.
– Ты не спишь, Юля? Представляешь, убито не меньше шестидесяти армян, разгромлено больше двух тысяч квартир. Пять изнасилований! И опять, как в Сумгаите, бандитизм остается безнаказанным! Ты слышишь?
– Слышу.
Но лучше бы не слышать… не слышать, не видеть… не жить…
Что-то еще он говорил о положении в городе, об остановленных заводах, о захватах армянских квартир. Потом пошел дочищать картошку, порезал палец, стал искать йод в аптечке, опять что-то уронил…
Я заставила себя встать. Мне просто необходимо было написать это. И я, найдя у Сергея на столе чистый лист бумаги, написала отчетливым почерком: «Заявление. Настоящим подтверждаем, что не имеем возражений против отъезда нашей дочери Беспаловой Нины Сергеевны с семьей на постоянное жительство в государство Израиль. Беспалов Сергей Егорович. Беспалова Юлия Генриховна». Вот и все. Подписаться надо будет в присутствии нотариуса – таков порядок.
Сергей вошел в «кабинет» с обмотанным пальцем.
– А, ты здесь. А я ищу…
Я протянула ему заявление. Он прочел, собрал тысячи морщин на лбу.
– Ты уверена, что это правильно?
– Да. Здесь жить больше нельзя.
– Они могли бы переехать в другой город.
– Куда? – спросила я.
– В Россию. В Калугу, Владимир… тот же Серпухов, наконец… Архитекторы, наверное, всюду нужны.
– О чем ты говоришь? Ты не хуже меня знаешь, что их нигде не пропишут. А без прописки не примут на работу.
Он помолчал. Я понимала, как мучительна для него мысль о том, что он собственными руками выпроваживает свою дочь из любимого отечества. Но, конечно, он сознавал и неотвратимость этого отъезда. О, как я понимала Сергея Егоровича Беспалова, храброго солдата войны и верного «солдата партии»…
– Ты представляешь, что с ними там будет? – сказал он с горечью. – Работу не найдут, пособия еле хватит на пропитание, это же капиталистическая страна. Там главное – деньги. А где их взять? Олег вырастет, забудет русский язык, сунут ему в руки автомат – иди убивай арабов…
– Перестань! Талдычишь пропагандистские штампы!
– Что значит – «талдычишь»? – обиделся Сергей. – Я не талдычу, я дело говорю. Это сионистское государство…
– А у нас какое? Интернациональное? Сколько, ты сказал, убили армян? Сколько тысяч вынуждены бежать из Баку?
– Столько же, сколько азербайджанцев бежало из Армении… Это вспышка старой вражды, она не характерна для нашей…
– А что характерно? Лозунги, в которые давно никто не верит? Хочу тебе крикнуть, Сережа: протри глаза! Посмотри, что творится в Прибалтике, вспомни Тбилиси и Фергану!
– Что ты хочешь сказать? – Он смотрел на меня оловянным взглядом. – Все вспышки межнациональной розни произошли только потому, что ослаблено…
– Люди плохо живут – вот почему! Живут бедно, вечная нехватка продуктов, осточертевшие очереди… Хорошие вещи – втридорога у спекулянтов… Нервы у всех – ни к черту… Если бы не это, не бедность – не вспыхнула бы ненависть, не пошли бы за крикунами и политиканами, не было бы погромов…
– Юля, успокойся, – сказал Сергей, тронув меня за руку. – Не надо нам ссориться.