Девичьи сны (сборник)
Шрифт:
– Я поднялся, чтоб вам сказать, Константин Ашотович. Вы лучше не езжайте.
– Да вы что, сговорились, что ли? – раздраженно отозвался тот. – Поехали!
Гюльназ-ханум, приковылявшая в переднюю, напутствовала их словами:
– Хошбехт йол [9] . Привезите мне моего внука!
Не доезжая до Сабунчинского вокзала, возле здания АзИИ – Индустриального института – попали в пробку. Машины, проверяемые пикетчиками, продвигались медленно, сантиметр за сантиметром, Константин Ашотович ерзал на заднем сиденье, ворчал:
9
Счастливого пути (азерб.)
– Что еще за проверки, к чертям… Что происходит в Баку?.. С ума все посходили…
С проверяльщиком, черноусым юнцом, у Вагифа произошла короткая перепалка.
– Кто тебя здесь поставил? – спросил Вагиф, опустив стекло и сунув тому водительские права.
– А тебе что за дело? – Пикетчик заглянул в права, потом уставил горящий взгляд на Вагифа. – Чего надо?
– Я член правления Народного фронта!
– У нас свое начальство, – отрезал тот. – Давай проезжай!
Дальнейший путь по проспекту Ленина проделали без помех. Тут и там видели у подъездов домов, в проходах, ведущих во дворы, группы возбужденных людей.
– С ума посходили, – ворчал Константин Ашотович.
Повернули на Инглаб и вскоре въехали в просторный двор длинного, в целый квартал, дома. Тут было тихо, странно безлюдно – не бегали дети, никто не гонял мяч.
– Володина машина на месте, – сказал Константин Ашотович и, присмотревшись, добавил: – Где это он так багажник помял?
И в подъезде было тихо. Только из-за какой-то двери доносился плач ребенка.
Поднялись на третий этаж. Володина дверь была полуоткрыта. И мертвая стояла тишина.
В передней навзничь лежал Володя, весь в крови, уже переставшей течь из десятков ножевых ран.
Страшно закричав, Эльмира бросилась на колени и, обхватив голову сына, прижала к своей груди.
Константин Ашотович вдруг захрипел, закрыв глаза, и стал падать. Вагиф подхватил его.
Глава двадцатая
Баку. Январь 1990 года
Эти дни, начиная с субботы, – как кошмарный сон.
Володю хоронили в понедельник на кладбище, которое раньше называли армянским, а потом стали считать интернациональным, – на Монтина. Он лежал в гробу, с головой накрытый простыней, – чтобы не видели, как зверски он изрезан ножами. Нужно было обладать связями Эльмиры, чтобы устроить похороны – с оркестром, с массой живых цветов – в эти жуткие, ужаснувшие бакинцев дни.
Эльмира давно уже красила волосы хной, хотя седина у нее была небольшая, – теперь она враз поседела. В черном платке, накинутом на серебряную голову, поблекшая, неузнаваемо постаревшая, она до поры держалась неплохо. Но на похоронах, когда настало время накрыть гроб крышкой, Эльмира пала на гроб и забилась в истерике, завыла – и так страшен, такой был наполнен безысходностью этот вой, что даже ко всему привычные музыканты – похоронная команда – умолкли, не доиграли очередное колено Шопенова марша.
Не знаю… не знаю, сколько минут… целую вечность рвался в серое небо над кладбищем плач, вой, крик… Плакала даже всегда замкнутая Кюбра. Только Фарида – я заметила – стояла с мертвым лицом, погасшими неподвижными глазами… невольно я вспомнила маму, когда на нее накатывала депрессия…
С одной стороны гроба билась в истерике Эльмира, а я и кто-то еще из подруг, рыдая, пытались ее поднять, успокоить. С другой – стоя на коленях, жалобно и хрипло кричала, била себя по голове Гюльназ-ханум – осиротевшая нэнэ…
Котика на кладбище не было. Кровоизлияние сразило его в тот момент, когда он увидел убитого сына. Вагиф хотел везти его в больницу, но Эльмира велела – домой. Нельзя – вы можете это понять?! – нельзя везти в бакинскую больницу армянина… его просто не приняли бы…
Как удалось Вагифу провезти сквозь пикеты разбитого инсультом Котика и мертвого Володю? Не знаю. Эльмира немедленно вызвала врача из своей поликлиники. У Котика парализовало правую половину тела, отнялась речь.
Еще вчера была та-ка-я благополучная семья – сегодня с ужасающей силой на нее обрушилась беда. Почему? За что?!
Над Котиком поставили капельницу. Эльмира договорилась с двумя медсестрами о круглосуточном дежурстве. Прибежал кто-то из друзей Володи – врач. Пока что Котика удавалось держать в полуразрушенном, но все-таки живом виде. Лала звонила из Москвы, чтобы мама срочно вылетела с отцом… она застолбила место в московской больнице нефтяников… «Что там у вас творится?! – кричала она сквозь плач. – Кто убил Володю?!! Невозможно поверить!!»
Кто убил Володю? А кто убивает по всему городу людей за то, что они – армяне? Кто грабит армянские квартиры? Безликая, слитная черно-серая толпа… Одно только запомнилось лицо – молодое, черноусое, угреватое, с черной шапкой волос, нависших на брови, с беспощадными глазами, – лицо погромщика, который заявился на улицу Видади убивать Галустянов.
Поймали хоть одного? Где ж поймать, если милиции в городе не видно, а 02 безмолвствует? А погромщики действуют быстро – у них машины, маленькие автобусы-«алабаши», они приезжают по адресам, которыми их снабдили в Народном фронте…
– Народный фронт не виноват в погромах!
Я слышала, как Вагиф Гаджиев, растрепанный, с выпученными глазами, кричал это на квартире у Эльмиры, когда мы с Сергеем приехали на похороны Володи.
А кто виноват? Разве не Народный фронт взвинчивает толпы на митинге у Дома правительства? Разве не он ставит свои пикеты на улицах и блокирует воинские части?
– Не виноват! – срывающимся голосом кричал Вагиф, глядя на Фариду, кутающуюся в вязаный жакет. Лицо у нее было каменно-неподвижно, глаза – потухшие.
Не знаю, не знаю… То есть, конечно, знаю, что лично Вагиф не виновен в погромах. Но… В Народном фронте разные люди. Вон Сергей звонил своему другу-товарищу по обществу «Знание», они долго говорили – потом Сергей пересказал мне: власть в городе парализована, на митингах требуют отставки Везирова. Народный фронт явно делает попытку захватить власть. Они начали блокировать военные городки и казармы внутренних войск – пригоняли к их воротам тяжелые грузовики. Да мы и сами видели из окна кухни, как перед КПП Сальянских казарм выросла баррикада. С самого начала событий там торчали пикетчики, их становилось больше и больше, потом появились грузовики и самосвалы, их ставили вплотную друг к другу – это была именно баррикада, препятствовавшая выходу за пределы казарм солдат и выезду боевой техники. А во дворе Сальянских казарм стояли зачехленные танки…