Девичья команда. Невыдуманные рассказы
Шрифт:
Девушки тесно набились в кузова грузовиков. Собаки жались к своим вожатым, согревая их горячими телами.
— Куда едем, товарищ старшина? — все-таки не удержавшись, спросила Вера во время погрузки.
— Прибудем — узнаете! — отрезал Петров.
Ему и самому сказали не много. Приказание было коротким и категоричным: «Немедленно по получении сего…» Но у Петрова хватало фронтового опыта, чтобы сделать свой вывод из самой краткости приказания, из предельной малости срока, данного на переброску, из адреса назначения, который он пока не должен был раскрывать. Впрочем. Егор Сергеевич понимал, что адрес этот — село Рыбацкое — промежуточный. В Рыбацком стоял второй эшелон 55-й армии. Значит, команду переводили из одной армии в другую, и это могло быть сделано лишь по распоряжению штаба фронта. А если в штабе фронта вспомнили о них, о сравнительно маленькой его команде, значит, скорее всего, без промедления бросят в жаркое место.
Район, где действовали части 55-й армии, был Петрову, в общем, знаком. Там, у Колпина и левее, до самого берега Невы, где в нее впадает речка Тосна, их подразделения стояли не раз. Сейчас бои шли у поселка Красный Бор. В первых числах февраля части 55-й армии нанесли удар по испанской Голубей дивизии, разбили ее и захватили поселок. Фашистское командование, видно, никак не хотело смириться с этой потерей и предпринимало бесчисленные контратаки. Наши части, со своей стороны, старались развить наступление. Бои шли тяжелые, изнурительные.
Старшина не ошибся. Их послали в Красный Бор. Там наступала гвардейская дивизия. Девичья команда с собаками придавалась ей.
В свое время — осенью сорок первого — немцы с ходу ворвались в Красный Бор, и он почти не пострадал от боев. Это был веселый дачный поселок, расположенный на возвышенности за Колпином, между станцией Поповка и Московским шоссе. Ярко окрашенные домики стояли среди могучих старых деревьев. И когда наши части выбили фашистов из Красного Бора, поселок еще оставался почти целым, но за несколько дней, прошедших после того, он до неузнаваемости изменился. Немецкая артиллерия била по нему, не переставая. Рушились дома, падали огромные бронзовые сосны, улицы стали непроходимыми от воронок. На подступах к Красному Бору стоял сплошной стеной заградительный огонь. Машины, везшие девичью команду, прорывались сквозь него. Первая проскочила, вторая тоже, в третью ударил снаряд. В ней мало кто уцелел.
Подавленные происшедшим, измученные тряской в машине, девушки выгружались в дымящемся, содрогающемся, от взрывов поселке. Спешили, не было времени даже оглядеться. Старшина Петров только успел доложить о прибытии начальнику санитарной службы — он стоял, еще держа руку около ушанки, а пожилой врач-майор кинулся к нему, обнял, словно старшина был его сыном, вернувшимся после долгой разлуки.
— Милый ты мой, санитарные упряжки привел!.. Да ты знаешь, как мы ждем вас! Там же раненые, выносить их некому… Замерзают люди…
Времени терять было нельзя, и девушки, побросав вещмешки в снег, стали запрягать собак. Через несколько минут они уже бежали туда, где торопливо стучали пулеметы.
— Вперед, Дейка! — поторапливала свою любимицу Вера Александрова.
Умная собака косила на Веру глазом и сильнее налегала на постромки, давая тем самым команду всей упряжке. Хозяйка требует — надо спешить.
Они возили и возили раненых, останавливались, чтобы отдышаться, и снова гнали вперед. А в отведенном команде уголке Красного Бора уже складывался привычный фронтовой быт — ставили шалаши и долбили первые землянки, в стороне за насыпью развертывал свое хозяйство повар Семёнов, его походная кухня уже дымила.
Так начались для них красноборские дни и недели, запомнившиеся надолго.
Память человеческая капризна и прихотлива, она отбирает, сортирует пережитое по своим законам, и трагическое перемешивается со смешным, и прошлое не тянется в ней ровной лентой. Одно уходит безвозвратно, другое остается глубокой зазубриной — не сотрешь.
Почему вместе с именем Алексея Семенова вспоминается имя Нади Петровой? Разные люди, и не было между ними дружбы, и погибли они в разные дни. Соединил эти имена случай, по поводу которого много шутили в девичьей команде.
Надю Петрову назначили ординарцем командира роты. Это был, наверное, не лучший выбор, сделали его в спешке. Так как бойцов-мужчин для тяжелой саперной работы не хватало, собирали их отовсюду, вот и взяли ординарца комроты. Надо было его заменить, а Надя Петрова оказалась под рукой. О ней знали — хорошая девочка, исполнительная, спокойная. Но ординарец должен быть еще и смекалист, проворен и оборотист. На войне согреть стакан чаю — и то бывает сложно. Впрочем, Надя опростоволосилась, когда чай надо было даже не согреть, а остудить.
Надя пришла к командиру роты, когда он корпел над каким-то донесением «наверх».
— Хорошо бы крепкого чайку, — попросил командир, — только не горячего, люблю холодный.
Девушка побежала к полевой кухне, набрала котелок, принесла, налила в стакан. Он обжигал руки.
— Ты в снег поставь, — посоветовал боец Голубев, оказавшийся рядом и не упустивший случая подшутить над девчонкой, и тут же отправился к шалашам рассказать ребятам, как командирский ординарец льет слезы над лопнувшим стаканом.
А чего тут было смешного? Просто Надя выросла в семье, где все хозяйственные заботы лежали на бабушке и на маме. От нее требовали одного — чтобы хорошо училась, она и делала это, приносила пятерки. Заварить или остудить чай, состряпать нехитрое блюдо она не умела — к этому ее дома не приучили.
Но здесь она старалась. Иной раз хотелось угостить командира с политруком чем-нибудь вкусным — ведь мотаются целыми днями по передовой, назад придут замерзшие, голодные. И вот однажды, когда в командирской землянке завелся кулек с белой мукой, Надя пошла к повару.
Семенов стоял возле кухни в белом фартуке, повязанном поверх полушубка, и хмуро выслушивал очередной нагоняй от ротного старшины.
Кухня располагалась под навесом из еловых веток, который должен был укрыть ее от наблюдения противника, но из трубы время от времени выбивался дымок, и сразу же прибегал старшина:
— Перестанешь ты демаскировать нас своей харчевней?
— Народ-то кормить я должен?! — огрызался Семенов. — Кто их, Гитлер покормит, когда придут с передовой? Сами с меня шкуру спустите, если не будет обеда.