Девочка, где ты живешь? (Радуга зимой)
Шрифт:
Катя. Почему, когда со мной разговаривают, я тоже разговариваю.
Мать. Я вижу, ты разговорчивая. Вы что, дружите?
Катя. Да… Нет, я просто шла по парку, а он сидит со своей скрипкой, холод такой…
Мать. Как сидит, где?…
Катя. Нет, это раньше сидел, а потом мы пошли к Ирме, а потом к тете Любе, это моя тетя, но у нее ремонт…
Мать. Я ничего не понимаю! Где он сейчас?
Телефонный звонок.
Подожди. Не уходи. Да, я. (В трубку, совсем, другим голосом.) Андрей! Ну да, конечно, узнаю… Нет, нет, не поздно, я не сплю. У меня завтра коллоквиум, я ничего не знаю, всю ночь вот просижу. Что? (Смеется.) Да, конечно… Так. Так. Ну, попятно. Даже не знаю, завтра набирается дел выше головы. Во сколько?… Ну, это еще ничего, может, я освобожусь…
Входит хмурый Гена. У него свой ключ, и он уже разделся. Удивленно смотрит на Катю, та обрадовалась. Мать, продолжая разговаривать, делает угрожающие знаки, показывает на часы, Гена хмурится. Молча объясняется с Катей: мол, ты зачем здесь?
(Продолжает.) Да-да, Андрей, хорошо, я поняла… Нет, наверное, лучше я буду звонить, а то ты меня не найдешь… От семи до восьми? Ладно. Хорошо, спасибо. Какое там ни пуха ни пера – к черту! Завалюсь, как пить дать… Ладно, привет! (Опять смеется.) Пока, пока, а то тут мой Ойстрах пришел. (Кладет трубку.) Ну! И как это называется? Совесть у тебя есть или нет? Почему я должна весь вечер волноваться?… Где ты был?
Гена. У Лидии Ивановны. (Хмуро, Кате.) Там тебя собака спрашивает.
Мать. Ну и что Лидия Ивановна? Ты учти, я к ней больше не пойду. Сам творишь свои дела, сам и отвечай, не маленький. И не отворачивайся, что ты отворачиваешься?… Подожди. А это что такое? Это откуда? (Про синяк.) Ты еще и дрался? Кто это тебя?
Гена молчит.
Вот поговори с ним! Он еще и обижен! Как будто ему зла хотят… (Кате.) С кем он дрался?…
Катя. Ну пожалуйста, не надо… Он у меня был, а потом мы к тете Любе пошли, а потом сели на трамвай, а у трамвая двери замерзли, и он едет, едет, а двери не открываются. А синяк – это когда лошадь…
Мать. Какой трамвай, какая лошадь! Нет, я знаю, мне просто вообще надо перестать с ним говорить, пусть делает как хочет. Зачем я буду себе нервы трепать! Пришел бог знает когда, уроки не делал, под глазом синяк! Как хочет. Все!
Пауза.
Там, на кухне, суп, котлеты, бери ешь, мне некогда. (Садится за стол.)
Гена мнется, молчит, потом выходит.
(Кате.) А тебе тоже, наверное, домой пора, родители волнуются!
Катя. Не волнуются. (Быстро.) У меня мама уехала в экспедицию на Южный полюс, а папа – на Северный. В Арктику и в Антарктику. А рано спать я не люблю.
Пауза. Мать делает вид, что углубилась в чтение.
А вы в каком институте учитесь?
Мать. В энергетическом. Иди, девочка, поздно.
Катя. Я иду. Только извините, вы неправильно… Вы с ним не так поговорите… Ну пожалуйста… Он ведь хороший!
Мать. Ты смешная!… Ну как я еще могу поговорить?
Катя. По-хорошему. По-человечески… Позвать его?
Мать. Смешная ты! (Улыбается.) Ну позови.
Катя вылетает, Мать некоторое время читает, потом откладывает книгу, идет на кухню, еще через минуту возвращается с тарелкой в руке, за ней – Гена и Катя. Катя остается у порога.
Мать. Ну ладно, ладно, хватит дуться, иди садись здесь, и я тоже с тобой поем… Иди, иди, перестань. (Усаживает Гену за стол, приносит еще что-то, садится напротив.) Целый день ведь, наверное, ничего не ел? Ну вот видишь, голодный какой!… А я звоню, звоню домой, и с работы, и из библиотеки, а тебя нет и нет. Я уж думала, ты ключ свой потерял, в квартиру войти не можешь… Замерз?… Да, насчет ботинок: может, меховые купим?… Нет?… Ты чай поставил? Я тоже котлетку с чаем съем… Подожди, а где же приятельница твоя? Она ведь тоже, наверное, голодная? (Оглядывается, но Кати нет, она незаметно ушла.) Когда же это она ушла?… Смешная девочка.
Гена. Анна-Мария!
Мать. Как? Анна-Мария?… А где она живет, далеко? Может быть, она боится одна?
Гена. Ничего она не боится.
Мать. Да, вообще, видно, смелая. Она не с тобой учится? А почему у нее такое странное имя?
Гена. Странное? Не знаю… Она вообще-то Ка… нет, не знаю, Анна-Мария, так зовут…
Мать. Ну, молодец, вот видишь, пришла за тебя заступиться… Ешь, ешь, я пойду чайник посмотрю… Эх ты, мальчишка-дуришка!… (Ерошит Гене волосы, выходит.)
Гена тут же подбегает к окну. Стекло замерзло. Он прикладывает ладонь, иней тает.
Перед этой картиной снова надо показать Катю на скамейке или на улице, и чтобы слышались голоса: «Катя! Катя! Анна-Мария!» И чтобы появились Б у ратины с гитарами, Володя, которые подхватили бы Катю, закружили, понесли. И затем – утро. Яркое, зимнее. Комната Лидии Ивановны. На широкой тахте, на белой постели сидит проснувшаяся Катя, трет глаза, осматривается, ничего не понимает. Входит Лидия Ивановна – она кажется Кате феей.
Лидия Ивановна. А, проснулась! Пора, пора, доброе утро!
Катя (робко). Доброе утро.
Лидия Ивановна. Ну, как спалось, Анна-Мария? Как ты себя чувствуешь? Давай градусник поставим?
Катя. Я больная?
Лидия Ивановна. Нет, по я боюсь, не простыла ли ты? (Присаживается, улыбается, трогает лоб Кати.) А то когда Володя тебя вчера привел, ты была просто как льдышка!… Ну вот ты, значит, какая, Анна-Мария!…
Катя. Ой, я вспомнила! Вы же Лидия Ивановна!… Я вчера такая сонная была, просто ужас. Да? А Володя меня привел…
Лидия Ивановна. Да, ты спала на ходу… Ну, будем завтракать? Что лучше: яичницу или кашу?… Ну, что ты так смотришь? Тебе здесь правится?
Катя. Очень!
Лидия Ивановна. Ну вот и прекрасно!… Ох, что ж это я, там же молоко! Вставай, вставай, сейчас будем есть… (Выбегает.)
Катя сидит одна и рассматривает, трогает одеяло, рубашку, в которую одета. Лидия Ивановна возвращается.
Ну, я решила кашу. Ты как насчет каши?
Катя. Я все ем. Я, между прочим, все время есть хочу, прямо стыдно.