Шрифт:
От автора
В 1965 году журнал «Юность» напечатал мою повесть «Ньютоново яблоко» с рисунками Нади Рушевой. Так я познакомился с юной художницей. Подробное изучение ее жизни и творчества легло в основу моей работы. Но книга эта не биография, а роман. Пользуясь правом романиста, я многое додумал, обобщил, в результате возникла необходимость изменить фамилии главных героев, в том числе хотя бы на одну букву. Надя не была исключительным явлением. Просто она, возможно, была первой среди равных…
Книга иллюстрирована рисунками Нади Рушевой, ранее опубликованными в периодических изданиях и каталогах многочисленных выставок.
Гибель
( Надя Рушева. Из сочинения по пьесе А. Островского «Снегурочка»).
Глава I. Вожатый
Никто не знал толком, откуда взялся медведь. Огромная круглая столовая, своими размерами и высокими потолками напоминающая выставочный зал, восторженно гудела. Мальчишки и девчонки, оставив тарелки и стаканы с недопитым компотом, сбились к центру, где у небольшого фонтана вожатые кормили медведя. Надя протолкалась поближе. Вдруг столовая ахнула подобно тому, как ахает переполненный цирк, на глазах которого падает с трапеции гимнаст. Прокатился панический гул. Шарахнувшаяся врассыпную толпа прижала Надю спиной к колонне. Мгновение — и перед ней никого не оказалось и она увидела неподалеку от себя вставшего на дыбы медведя. Одним ударом лапы он опрокинул стол и словно бы смахнул тем же движением вместе с тарелками ребят, окруживших фонтан.
С противоположного конца столовой бежал, высоко поднимая руку, какой-то человек. Он что-то кричал, но за гулом его не было слышно.
Медведь подтолкнул стол к фонтану и сбросил в воду. Сердито зарычав, он пошел на ребят, отрезанных от выхода с одной стороны столами, с другой — стендами и холодильником. Вожатые, сбившись кучкой, пятились от него, загораживая собой ребят. Один из них, не оборачиваясь, крикнул срывающимся голосом:
— Не бойтесь, он же из цирка!
Но девчонки за его спиной завизжали и полезли под столы. Вожатый сделал еще шаг назад и остановился. Теперь шел только медведь. Страшные бугры мышц, как огромные ядра, перекатывались под космами. Вожатый стоял, слегка пригнувшись и наклонив вперед голову. Надя увидела, как он побледнел. В последнее мгновение, когда громко дышащий зверь был уже рядом, столовая пронзительно взвизгнула. Надя вскрикнула вместе со всеми и зажмурилась. А когда открыла глаза, то увидела, что медведь облапил вожатого и они стоят в обнимку, как в цирке во время представления.
Человек с поднятой рукой, в которой был арапник, наконец подбежал. Он без всякого страха ухватил медведя за ошейник и, оторвав от вожатого, грубо опрокинул на четыре лапы.
— Ты что? — гневно крикнул он медведю. — Ты что?! — И торопливо в сторону: — Извините, он думает, что столы — цирковые снаряды. Вы его покормили, и он решил перед вами выступить. Он хороший медведь. Проси прощения, братец! Провинился — проси прощения!
Ребята снова обступили фонтан. Вожатый незаметно выбрался из толпы и двинулся к выходу. Тонкие черты лица, исказившиеся в минуту опасности, разгладились, черные глаза смотрели спокойно. Вожатый был худеньким, изящным, небольшого роста. Надя проследила из-за колонны, как он вышел, постоял некоторое время на лестнице и медленно, не оборачиваясь, зашагал вниз.
Откуда-то сбоку подбежала крепко сбитая девочка из Павлодара, Оля Ермакова.
— Молоток наш Марик, да? Не испугался зверюгу, — сказала она, толкнув Надю плечом.
— Марат Антонович…
— Я и говорю Марат — Марик…
Медведя повели на улицу, и Оля ринулась вслед за толпой к выходу.
— Пойдем посмотрим, — и заработала локтями, пробираясь поближе к дрессировщику. Надя быстро от нее отстала.
На другое утро во время физзарядки вожатый бегал вместе со всеми, словно был их сверстником. А потом встал в строй на левом фланге и приседал, наклонялся, махал руками. Проводила физзарядку Милана Григорьевна. Она неодобрительно относилась к затее напарника и старалась не смотреть в его сторону. А он улыбался, глядя на нее, подпрыгивал в свое удовольствие, радовался солнцу и шуму кипарисов. Он не был, как Милана, вожатым в строгом смысле этого слова. Его прислали в Артек со специальным заданием — организовать с ребятами пресс-центр, который бы подробно и весело освещал работу III Всесоюзного слета пионеров. Предложение ЦК комсомола совпало с его желанием отдохнуть у моря, переменить обстановку, подумать о своей жизни. Несколько лет назад он окончил ВГИК, сценарное отделение. Он считал работу кинодраматурга своим призванием, но писать ему было почему-то некогда. И он почти ничего не писал, за исключением статей для журналов «Советский экран» и «Искусство кино». Да еще ездил по стране с лекциями от Госфильмофонда, где состоял на должности штатного лектора. Возможность пожить с ребятами «а берегу Черного моря и, может быть, собрать материал для пьесы об Артеке вдохновила его. И он с легким сердцем шагнул из полутемных и прохладных коридоров и залов Госфильмофонда под яркое, ослепительное солнце. Уставший от журнальной суеты, он вдруг ожил здесь и обнаружил в себе нерастраченные запасы мальчишеской энергии и озорства. Роль артековца ему больше нравилась, чем роль вожатого, и Милана Григорьевна никак не могла его перевоспитать.
Перед отъездом в Артек Надя попросила маму отрезать ей косы, и теперь у нее была новая прическа и она сама себе казалась немножко незнакомой, чужой. Волосы опускались прямыми прядями на плечи, оставляя открытым ровный прямоугольник лица. Надя сидела на гладком, нагретом солнцем валуне и рисовала море. Марат Антонович, проходя мимо, залюбовался осанкой девочки. Мама Нади была балериной, она не давала дочери горбиться ни за обеденным столом, ни над блокнотом. «Спинку! Спинку!» — требовала она, ласково похлопывая ладошкой по худеньким лопаткам. И Надя научилась «держать спинку», даже когда блокнот лежал на коленях. Вожатый заглянул через плечо. Ему почудилось, что девочка не «проводит линии, а послушно следует рукой и взглядом за фломастером.
— Ты рисуешь или балуешься? — спросил Марат Антонович.
Девочка встрепенулась, подняла голову, откинула свободной рукой волосы, и он увидел челочку, разделенную неровным пробором, и темные спокойные глаза.
— Рисую.
— Хочешь рисовать в пресс-центре для газеты?
— Хочу.
— Тогда я тебе дам задание, вроде небольшого экзамена. Согласна? — И он доброжелательно улыбнулся.
Впрочем, сказать по отношению к нему «улыбнулся» — значит ничего не отметить в облике этого человека. Доброжелательное и в меру ироническое отношение ко всему делало его удивительно приятным в общении с людьми. Лицо Марата было создано для улыбки. Если серьезными становились глаза — смеялся рот. Когда приобретали сухое и строгое выражение губы — начинали смеяться глаза. Ему приходилось делать усилие, чтобы избавиться от своей почти детской несерьезности.
Он на мгновение закрыл лицо руками, и тотчас явственно обозначилась строгая складка на лбу, сделавшая его сразу и старше и значительней. Он хотел на минуту сосредоточиться и придумать задание. Но Надя сказала:
— Я привезла с собой папку с рисунками.
Руки вожатого, медленно скользившие по лицу, резко упали.
— Очень хорошо, — обрадовался он, — пойдем посмотрим.
Когда Надя развязала огромную папку, Марат вспомнил ее рисунки. Года два назад он видел их в журнале «Молодость». Может быть, рисунки были и не совсем те самые, но очень похожие по манере. Легкие, изящные, озорные линии. Длинноногие и длиннорукие мальчишки и девчонки стремительно появлялись, пропадали, едва коснувшись земли. Люди, звери, куклы смеялись, прыгали, кружились, то и дело меняли наряды, прятались, притворялись, до упаду плясали.
Он поднял голову от рисунков и посмотрел на девочку более внимательно.
— Как тебя зовут?
— Надя.
— Надя Рощина?
— Да.
— Вот видишь, оказывается, я тебя знаю, — обрадовался он. — Твои рисунки были напечатаны в журнале «Молодость». О тебе писал Лев Красин. Да?
Надя кивнула.
— Я помню даже твой ответ на его вопрос о любимых художниках. Ты ответила, что любишь Серова, Врубеля, Куинджи.
— И Репина, — добавила Надя. И повторила: — И Репина.