Девочка и олень
Шрифт:
— Сейчас покажу вам, как я пишу, — ответил Джотто.
Он взял лист бумаги, кистью на нем нарисовал правильный, безукоризненный круг и вручил лист изумленному монаху. Когда римский владыка увидел круг и услышал рассказ своего помощника, он спросил:
— Неужели это сделано без циркуля?
— Джотто при мне это делал рукой…
Папа покачал головой и наконец вымолвил:
— Ну, значит, Джотто самый ловкий и самый талантливый художник. Мы поручим ему расписать стены базилики Святого Петра.
Ленка продолжала читать, не до конца осознавая,
В последнее время она перестала приносить в школу отцовскую готовальню и, когда требовалось провести круг, толкала Надю локтем и говорила:
— Дай циркуль.
А Надя, улыбаясь, протягивала ей два растопыренных пальца.
Ленка пододвигала свою тетрадь, на ней появлялась нужная окружность, проведенная Надей от руки, «на глазок», и обе, не придавая этому никакого значения, посмеиваясь над добродушным учителем черчения, который ни разу не разоблачил их, чертили, что там требовалось еще.
Глаза Ленки продолжали машинально скользить по страницам книги: «Вольгемут отыскал центр круга. Ножка циркуля описала круг, который полностью совпадал с кругом, нарисованным рукой Дюрера». Она отбросила книжку и спрыгнула на пол, не чувствуя холода. Старые тетрадки лежали в нижнем ящике стола в правой тумбе. Она стала их выбрасывать прямо на пол, лихорадочно разыскивая какую-нибудь по черчению. Наконец одна попалась. Ленка быстро ее перелистала, отыскала урок, во время которого они чертили абажур. Вот и Надькина окружность. Теперь только найти циркуль. Под руки попадались огрызки карандашей, резинки, пустые флаконы из-под духов, значки, а циркуля не было. Готовальню отец забрал у нее, когда убедился, что черчение и вообще точные науки его дочь мало интересуют. Ленка не знала, где сейчас лежит готовальня.
Она огорченно вздохнула и полезла в кровать. Попробовала читать — не смогла. Погасила свет, закрыла глаза, но лицо ее тотчас же вписалось в окружность. Снова зажгла свет, снова села на кровати. Часы показывали половину второго ночи. Родители давно спали.
Ленка решительно спрыгнула на пол, надела тапочки, закуталась в плед и двинулась ощупью в коридор. Перед дверью в спальню родителей она секунду постояла без движения, потом, зажмурившись, громко постучала и, не дожидаясь, когда отец и мать проснутся, сказала:
— Мама, где у тебя лекарства? Мне нужен аспирин.
— Что? — раздался испуганный голос за дверью. — Какой аспирин?
— Я плохо себя чувствую, мне нужно выпить таблетку аспирина, — продолжала врать Ленка.
— Подожди, сейчас, — сказала мама и через минуту появилась заспанная, растрепанная. Поправляя на ходу волосы, она сердито посмотрела на дочь: — Ты что, не знаешь, где у нас аптечка? Что с тобой?
— Ничего, не волнуйся. Дай мне одну таблетку и спроси у папы, где у него готовальня.
Матери спросонья вопрос о готовальне не показался странным. Она дала таблетку дочери, та добросовестно ее проглотила и напомнила:
— Спроси у папы, где готовальня.
— Отец, где у тебя готовальня? — спросила мама за дверью.
— Что? — удивился тот. — Моя готовальня? На шкафу, в коробке. А в чем дело? — спросил он громко, чтобы услышала и Ленка в коридоре.
— Завтра в школу нужно взять, — соврала, дочь. — А я забыла.
— Ты сошла с ума! Из-за какой-то готовальни будишь людей.
— Спокойной ночи, — сказала Ленка и заспешила к шкафу, который стоял в коридоре.
По дороге из коридора в свою комнату она нетерпеливо открыла готовальню, достала циркуль, поставила ножку в центр круга, нарисованного Надей от руки, попробовала другой ножкой проверить линию. Она не совпала. Ленка подвинула центральную дужку немножко в сторону и снова попробовала проследить другой дужкой правильность линии. Отклонений ни в ту, ни в другую сторону не было. Окружность Нади была такой же идеальной, как у Джотто и Дюрера.
Полежав немного, родители окончательно проснулись.
— Слушай, мать, зачем она нас разбудила?
— Я тоже думаю.
И в тот момент, когда ошеломленная своим открытием Ленка в сотый раз проверяла ножкой циркуля Надину окружность, родители появились, сердитые и встревоженные, в дверях ее комнаты.
— Мама! Папа! — крикнула им Ленка. — Я сделала открытие! Надька великая художница.
Утром Николай Николаевич встал, как всегда, раньше всех, поставил чайник, открыл форточку на кухне.
Вслед за ним поднялась мать. Она уходила на работу первой и поэтому села завтракать одна. Муж за ней ухаживал, намазывал булку маслом, подливал чай. На минутку выйдя из кухни, он легонько постучал согнутым пальцем в дверь комнаты дочери и сказал нараспев:
— Надюшка-а-а!
— Встаю, — ответила Надя.
Отец и дочь позавтракали молча и стали собираться. Красный портфель из чертовой кожи стоял на полу, приготовленный с вечера.
— Надюшка, положи в портфель, — сказал Николай Николаевич, входя в комнату с яблоком.
Надя как-то странно посмотрела на это яблоко. Она взяла его в руки, как муляжное, лишенное того содержания, какое вкладывала в него, когда создавала свой рисунок «Адам и Ева». Нагнувшись к портфелю, она вспомнила о своем решении никогда больше не встречаться с Маратом. Никогда!.. Эта мысль метнулась в пустоте сознания от виска к виску и отдалась в голове такой болью, что Надя закричала, страшно, дико, нечленораздельно. Выпрямиться она не смогла.
Ужас, пронзивший Николая Николаевича насквозь, на секунду парализовал его. Но уже в следующую секунду он подхватил дочь и положил на кровать.