Девочка и олень
Шрифт:
— Надюшка, что с тобой?
На лице была мука, которую девушка испытывала в бессознательном состоянии.
Николай Николаевич ринулся на лестничную клетку, нажал сразу все кнопки звонков.
— Кто-нибудь, помогите! С Надей плохо. Побудьте с ней.
И ринулся на улицу без пальто, без шапки, в домашних тапочках. Телефонная будка была на углу, но Рощин вовремя сообразил, что быстрей добежать до больницы, которая была недалеко.
Он побежал напрямик по снегу, сокращая расстояние, тапочки соскользнули с ног, он не остановился, чтобы их подобрать. «Господи! — думал он. — Что же это
— Скорее! — крикнул он врачу, вбегая в кабинет, в мокрых носках, без шапки, без пальто, с почерневшим лицом.
— Успокойтесь, папаша! — сказал врач.
— Девочка, дочка, девочка, семнадцать лет, упала, закричала. Без сознания. Скорее! Скорее!
— Обморок? — спокойно предположил врач. — Ясное дело. Успокойтесь, папаша, сейчас все сделаем. В семнадцать лет от обмороков теперь не умирают.
Ленка шла в школу и улыбалась. В портфеле она несла книжку про Альбрехта Дюрера. Она вбежала в вестибюль вприпрыжку, сдернула на ходу пальто, кое-как зацепила его за воротник на вешалке и помчалась вверх. Звонка еще не было, и ребята толпились в коридоре. Чиз двинулся к ней навстречу, странно улыбаясь.
— Привет, старик, — крикнула ему Ленка с некоторым удивлением. Она не видела, чтобы он раньше так улыбался, и особенно ей.
— Ленк, подожди, — сказал он.
— Чего тебе, красавчик?
— Надя умерла.
Портфель Ленка держала в левой руке, а правой со всей силой ударила Чиза по щеке так, что голова у него качнулась, а улыбка съежилась и превратилась в гримасу страдания. Глаза Чиза и глаза ребят, стоявших за его спиной, были наполнены недоумением и горем, Ленка хотела спросить, но почувствовала, что у нее нет слов и дыхания нет. Ужас и боль оглушили ее, приковали к тому месту, где она стояла, лишили дара речи.
Посмертно вышел еще один номер газеты «КОС», подготовленный при жизни Нади. На парте Недосекина был обнаружен маслянистый отпечаток ладони, видимо, не вытер руки после пирожков. Надя нарисовала эту пятерню. Подпись гласила: «Обнаружен след снежного человека. Спешите опровергнуть».
А. Антонов стал победителем еще одной математической олимпиады. Надя нарисовала его бюст на высокой подставке. Подпись была дружески-насмешливая: «Объявляется сбор средств для бюста А. Антонова под девизом «Золотая голова». Бюст будет установлен в том месте, которое укажет благодарным потомкам сам А. Антонов».
Был опять Пушкин. Девочка, похожая на Ленку Гришину, с карандашом и блокнотом стояла перед памятником, брала интервью у великого поэта:
«— Александр Сергеевич, в последнее время наши мальчики стали носить на шее какие-то странные цепочки. В частности, с такой цепочкой пришел в школу Витя Половинкин. Что вы можете сказать по этому поводу?
— Златая цепь на дубе том, — ответил Пушкин».
Ребята, изображенные в газете, подходили к щиту и смотрели на себя с щемящим чувством печали. Карикатуры не воспринимались как карикатуры. Это были рисунки Нади, замечательной девочки, которая в последний раз со страниц «КОС» прикасалась озорными линиями к своим школьным друзьям. Внизу шел перечень фамилий членов редколлегии. Имя Нади стояло в траурной рамке.
Прозрачная, просвечивающая на солнце стела из белого мрамора была установлена на могиле и окружена такой же решеткой, как в Ленинграде на Мойке. На нежной глади мрамора резчики изобразили палитру и кисть с двумя гвоздиками. Но настоящий памятник Наде Рощиной не здесь, а в Артеке. Как и в те счастливые времена, на границе двух дружин «Лесной» и «Полевой» возвышается, застывшая в стремительном беге, девочка, обгоняющая оленя. Скульптурная композиция из белого серебристого металла аккумулирует в себе свет вечного дня, чистоту и верность. Артековская девчонка бежит наперегонки с оленем. Она никогда не выиграет этого состязания, но и никогда не остановится.
Эпилог
Брагин узнал о смерти Нади в больнице. Болезнь, которая давно жила в нем и с которой он энергично боролся, набросилась, воспользовавшись растерянностью старика.
— Знаешь, дочь, — сказал Брагин, — после смерти Серова Константин Коровин не мог работать. А ученик Серова, Никифоров, лег и умер.
— Папа, вы не должны так говорить и не должны думать об этом.
— Я знаю, что говорю. Я уже не встану.
Художник лежал в светлой палате с большим окном, безучастный ко всему. Он видел, как вокруг него суетятся врачи, но помогать им не хотел. Зачем ему, почти девяностолетнему старику, жить, когда ушла такая юная Надя? Ему казалось, что он мог бы умереть уже сегодня, стоило только закрыть глаза.
Но у него было еще одно, самое последнее дело на земле. И, готовясь к нему, он ел бульон, кашу, апельсины, давясь и не чувствуя вкуса.
— Дайте мне бумаги, — наконец потребовал Брагин и сел на кровати.
Голова его была ясной, рука, лежащая на отвороте белого пододеяльника, подрагивала от слабости и нетерпения.
— Ты что хочешь, отец? — спросила дочь. — Тебе нельзя работать.
Домашние по очереди дежурили в больнице, и художник испугался, что, заботясь о его здоровье, они помешают ему, не дадут бумаги, станут укладывать в постель.
— Бумагу, карандаш! — сказал он голосом, в котором послышалась непреклонная воля.
Ему дали стопку листов желтой, несвежей бумаги, он поморщился, но ничего не сказал. «Апполлон и Дафна» — вывел старик название статьи. Рука его обрела твердость, размашистость, строчки побежали вкось слева направо.
Дочь смотрела, как он пишет, и на какое-то мгновение ей показалось, что отец здоров.
К вечеру статья о Наде была написана. Он снова лег. Силы его оставили настолько, что он не мог подтянуть одеяло к подбородку.
— Не уходи, — попросил дочь. — Я должен подписать статью. Отнесешь в журнал «Молодость». Пусть печатают вместо некролога.
— Поверят и без подписи, — сказала дочь, вытирая слезы в уголках глаз.
— Не уходи. Я подпишу статью, — настаивал Василий Алексеевич. — Ты мне ее часа через два прочтешь.