Девочка из легенды
Шрифт:
Мать отдавала Дине хлеб, приносила из столовой мисочку гороховой каши, и Дина шла домой, бережно прижимая к груди миску с кашей, отщипывая по дороге от ломтя хлеба крошки и тщательно подсчитывая их, чтобы не обделить потом брата, чтобы дать ему столько же лишних крошек, сколько их сама съела.
Зима в тот год была холодной, а у Дины и Андрея было одно пальто на двоих. Приходилось гулять по очереди. Андрей всегда уступал сестре: потоптавшись немного по двору с салазками на привязи, он возвращался домой и, стряхивая с пальто снег, говорил бодро:
— Я —
Но когда Дина уходила, он, приплюснувшись носом к оконному стеклу, смотрел во двор так печально, что Дина не выдерживала, забирала салазки и возвращалась домой. Дома они с Андреем отдирали от оконного стекла намерзшие льдинки, прикладывали их к горячей печке-голландке, и льдинки с громким шипением скользили вниз по черной блестящей поверхности печки, оставляя за собой струйки пара. Все-таки это было не такое уж скучное занятие.
Зато когда грянули весенние дни и одному из них можно было надеть вместо пальто старую мамину кофту, они пропадали во дворе весь день, до прихода матери. Нарушив запрет, они шлепали по лужам, пускали в ручьях кораблики, грызли похудевшие от солнца сосульки.
Весна была бурная. Сугробы во дворе уменьшались на глазах, превращаясь в прозрачные холодные ручьи, которые торопливо расползались в разные стороны, стали подбираться к старой хибаре в глубине двора. Жила в этой хибаре старуха, которую почему-то никто никогда не называл ни по имени, ни по фамилии, все звали ее Бабкой.
Во дворе никого, кроме Дины и Андрея, не было, когда Бабка, выйдя из своей хибары, принялась бидончиком вычерпывать воду из лужи, разлившейся возле ее крыльца.
— Не так! — подбегая к Бабке, крикнула Дина. — Надо канавку проделать. Вон туда, на тот двор. А у них там тоже канавка, за ворота. Мы знаем.
— Проделайте, — сказала Бабка и швырнула им лопату.
С трудом орудуя тяжелой лопатой, они прорыли неглубокое ущелье во льду, и вода из Бабкиной лужи потихоньку поползла к чужому забору.
— Лопату в дом отнесите, — приказала им Бабка.
Наверно, лопату полагалось оставить в коридоре, но Бабка сказала «в дом», и они протопали прямо в комнату. В комнате на столе, покрытом белоснежной скатертью, стояла ваза с бумажными цветами, рядом лежала сторублевая бумажка. Наверно, это были очень большие деньги. Наверно, на них можно было купить пальто вместо старой маминой кофты. А может, и ботики для мамы… Или кирпич хлеба.
— Может, даже кило колбасы, — шепотом сказала Дина.
— Ага.
И Дина протянула руку и взяла сторублевку.
Потом пришла Бабка и выпроводила их на улицу. Они шли через двор к дому, старательно обходя лужи, перешагивая через ручейки, хотя все равно еще утром промочили ноги, и в ботинках хлюпала вода. Деньги лежали у Дины в мокрой варежке.
Дома они спрятали их в самое надежное место — в одну из своих книжек. Они уже сами читали книги, и мать их книжек не трогала. На обложке книги был нарисован зеленый крокодил, держащий в зубастой пасти яркое солнце. Крокодил был вором: он украл солнце.
Но то — солнце! А это — замусоленная бумажка, которая, может, и самой Бабке-то не нужна!
Конечно, не нужна! Шуба у нее есть, валенки есть, теплый платок есть, на салазках она не катается. А если нужна, так они отдадут. Скажут: нечаянно утянули.
— Ага…
Оказалось, что деньги Бабке даже очень нужны. Она прибежала к матери, назвала Дину и Андрея бандитами, а мать еще как-то. Мать распахнула двери и сказала Бабке:
— Идите вон!
И они ничего не успели сказать.
Бабка ушла, а мать долго сердито гремела в кухне посудой. Дина с Андреем сидели в темном углу за буфетом и молчали.
Потом Дина сказала:
— Мы воры, да?
— Воры, — согласился Андрей и полез к этажерке за крокодилом.
Лицо матери стало мраморным, так она побледнела… Потом она сняла с вешалки платок, накинула его на себя и шагнула к двери. Дина и Андрей, оба разом, с отчаянным криком: «Мама, не уходи», — бросились за ней и вцепились руками в подол ее платья. Мать машинально отцепила их руки от своего подола, постояла немного на пороге, так и не отворив дверь, а потом опустилась на пол и заплакала.
И в тот день, вернее в ночь, что наступила после того дня, Дина и Андрей впервые услышали от нее об Иване Чижикове.
А потом она вспоминала о нем уже не так часто. «Неужели стала забывать?» — иногда с тревогой думали они. Но все равно он уже успел прочно поселиться в их сердце. Отважный партизан. Герой. Их отец.
Он оставил их вместо себя на земле, и они не имели права быть непохожими на него.
Когда все гардины были выглажены и развешаны, Дина села перед зеркалом, уставшая, довольная, растрепанная, посмотрела на свое отражение и подумала с гордостью: «Какая я все-таки хорошая!»
И красивая! Вот это глаза — огромные и блестящие! Вот это ресницы — черные и длиннющие! Вот это волосы — каштановые и пышные!.. Ей захотелось что-нибудь спеть. Только не в одиночку, а с кем-нибудь.
Она вышла на лестничную площадку и спустилась по лестнице, подпрыгивая по два раза на каждой ступеньке. Пила затрезвонила, запела что-то совсем несуразное, но веселое. Дина поднялась снова вверх, потом снова вприпрыжку спустилась вниз. Пила пела и пела, пока не вышел на лестницу сосед Алексей Николаевич и не отругал их обеих — и пилу, и Дину. Тогда Дина вышла во двор.
Солнце, склонившись к горизонту, вышло из-за облаков и пригрело напоследок землю. От земли поднималось тепло. Можно было даже разглядеть его: оно было прозрачным и чистым, как стекло с маминого завода после полировки.
Во дворе возился со своим мотоциклом Вадим, сын Алексея Николаевича. Возле него толпились любопытные со всего двора — всех возрастов.
— У вас сегодня гости? — спросил ее Вадим.
Дина молча кивнула головой, и все посмотрели на нее с интересом и даже почтительно, словно она была именинницей.