Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной
Шрифт:
Женщина есть женщина, мужчина есть мужчина, и вместе им не сойтись.
— Как ты себе представляешь их?
Присосался. Эта грудь никого не способна вскормить. Переворачиваюсь на живот.
— Незаметность. Они должны быть незаметны, скрыты, тайны. Ничем не примечательная внешность, ведь спаривание с мужчинами их не должно особо интересовать. Они как трюфеля — глубоко под землей, невзрачны на вид и божественны на вкус. Нужна обученная свинья, чтобы отыскать их.
— Насчет свиней ты прав. Все мужики — свиньи.
— Значит, договорились?
— О чем?
— Ты сведешь меня с ней.
— С
— Чеканное определение.
58. Инцест
— Хочешь заняться со мной любовью? — Полина заглядывает через плечо. Только из ванны — от волос запах ромашки.
— Нет. — Сосу сушку. Пытаюсь сосредоточиться. Текст замысловат, мысль прихотлива. С налета не одолеть. — Секс с несовершеннолетними — противозаконен. А одноплый — противоестественен.
— С каких пор, pilforra? Записалась в лигу хранителей семейных ценностей?
— Ага. — по голой спине скользят, напрягаются. — От твоих жалких сосков щекотно. Поищи Гумберта. Или трахнись с ровесником — спаси от сперматоксикоза.
Поцелуй в шею. Почти засос.
— TК hyftК dreqi nga bytha! А что читаешь?
— Теорию тезаурусной динамики.
— Бодрийяра?
— Не выражайся.
— Huora, разве она не философ? Ta henksha Pidhin.
Закладываю том пальцем, поднимаю голову. Целуемся. По Бодрийяру.
— Хочешь поговорить на эту тему?
Отрывается. Идет вдоль полок, пальчик — по корешкам.
— Sudmarani! Это правда так интересно?
— Лучше секса. Многократный оргазм и никаких залетов.
— Мне бы хотелось, huora…
— Оргазмов?
— Залетов.
Вытаскивает огромный том, садится на пол. Водит пальцем по строчкам. Выходит сексуально — энциклопедия сейчас кончит.
— А ты залетала, FaЯagЭeta? — поднимает голову.
— Да.
— И от кого?
— Это так интересно?
— Не хочешь говорить? Shadhu choda!
— Почему же.
Пытаюсь читать дальше.
— От отца?
Сглатываю. Хочется выпить. Шарю под столом. Запыленный «Glenglassaugh». Самое то. Осторожно глотаю из горлышка. Мягкость и взрыв.
— Угадала?
— Почти. — Еще глоток, шаг к откровенности.
— Неужели от брата? — чертовка сообразительна в своей разратности.
Хочется запустить бутылкой. Или чем потяжелее — тезаурусной динамикой.
Смотрит — наивное дитя, вообразившее, что все знает о порочной жизни. Почему они так стремятся туда? Воспитание, а точнее — его отсутствие? Телевидение? Глянцевая мукулатура? Все то, что создает если не норму, то ее ощущение? Допустимость? И вот в одиннадцать лет лопаются целки, а на переменах обсуждается — кто с кем переспал и можно ли залететь, если месячных еще не было. Разварт? Порок? Нет — невинность. Невинность, которая утрачивается не с первым семяизвержением во влагалище подружки, и не с потерей девственности, а с чем-то в душе. Плева рвется там, и внезапно для самого себя ребенок обнаруживает, что стал взрослым. Рай потерян.
— Jebem ti starog! Зачем?
Пожимаю плечами.
— Странный бзик странной девочки — понести от брата.
— Так это не случайно?
Случайно. Сколько оправданий в одном слове. Как будто в жизни может что-то произойти случайно. Так могут говорить те, кто предпочитает жить в полусне. Чудо — сон, случай — жизнь. Тот же, кто никогда не спит, всем сердцем желает чуда. Влюбиться в собственного брата? Или, как звучит подобный диагноз в любовных романах, воспылать порочной страстью. Может ли девочка воспылать этой самой страстью? Одно дело — романтическая влюбленность, восхищение, а другое — клубок чувств, похожих на змей в период спаривания — отвратительная путаница желания, ненависти, нежности, страха.
Вот, пожалуй в чем та самая пресловутая невинность — в спектральной чистоте чувств, в регулярности смены любви и злости, разделенных событием. Каким? Каким угодно. Наивность красок, которая позже безжалостно размешивается на палитре жизни, и никому уже не разобрать, что же он хочет по-настоящему — любви или соленого огурчика. Но без такой потери нельзя начать жить.
— Когда-то читала статью о детских домах. О детях, которых матери оставляли после самого рождения. Понимаешь, в детском доме их кормили, одевали, давали игрушки, а они лежали в своих кроватках и смотрели в потолок. Без родителей они лишены самого главного — чувств. Не только чувства любви, но и печали, горя, злости, ненависти, в конце концов. Ведь для ребенка главные — его мама, папа. Он учится их любить, он учится их ненавидеть. А без этого ребенок — кукла. Кукла. Большая живая кукла.
— Почему ты об этом говоришь?
— Может, хочу оправдать родителей?
— Разве они виноваты? Ты разве не знаешь, какие уроды рождаются? Ну, не уроды… Дураки.
— Но ведь душа-то у них есть? А это лучше, чем ничего.
— Ты меня делаешь старой. Не знаю, как у тебя получается, но я чувствую себя на сорок лет.
Ставлю бутылку на живот. Ноги на стол.
— Выскоблили досуха. Абртировал до конца жизни. Все. Ничего не осталось. И никого.
— А брат? Он разве…
— Забавно трахаться с собственной сестрой. К тому же, от прыщиков помогает. И от поллюций. Весело иметь сестренку. Во всех смыслах. А если месячных еще не было, то и безопасно. Половое просвящение.
Гибель богов и утерянный рай. Мистерия, на проживания которой обречен каждый человек. Теомахия квартирного масштаба. Дитя внезапно понимает, что родители не способны сотворить чуда. До переломного момента низвержения богов ребенок может тысячу раз видеть бессилие отца и матери хоть что-то сделать с тем миром, что его окружает. Видеть, но не знать. Самое страшное — знать.
— Ты еще более чокнутая, чем я. Оторви и брось.
Помаваю. Стаканом.
— Ты-то как раз нормальная.
— Утешить?
— Оставь. Дай насладиться.
— Чем?
— Тоской. По несбывшемуся. Нажми вон там.
— Здесь?
— Ага.
— Что это?
— Музыка для тех, кто решил совершить самоубийство.
Полина останавливает, достает диск. Читает.
— Надо же. То-то хочется по венам полоснуть.
— В Японии есть обычай совместного самоубийства. Любовников.
— Зачем?
— Например, если родители против. Или порочная связь получила огласку.
— Кончать с собой из-за такой ерунды? Mukatsuku! Плевать-то на родителей. И вообще — на всех нассать. Paizuri!