Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной
Шрифт:
— Как? Вы не знаете…?
— Ну, дорогуша, это всем известно…
— И что он в ней нашел?
— В том возрасте и положении уже не ищут…
— Знавал я одного председателя совета, так у него ни одна соискательница не миновала…
— Да-да, он называл данный ритуал весьма забавно: «право первой диссертационной ночи»…
— А я слышал…
— Дура истеричная.
Люцифер похлопывает в ладошки. Одобряет. Пэр бледнеет, синеет, зеленеет, пытаясь сохранить свински-интеллегентное выражение лица — гнилая привычка избегать проблем. И ведь слушают! Давятся, обсасывают косточки, но слушают — напитываются
Не мечите бисер перед свиньями — схавают и не подавятся.
А затем пойдут на поминки — пить водку, есть пироги с капустой и судачить. Присягать надувшемуся от собственной значимости пэру, в душе хихикая над тем, как его обмазали дерьмом над могилкой родного папашки. Успокаивать последние конвульсии совести тем, что «этого давно ожидали», «все так делают», «я же не враг самому себе», «а что я с того поимею».
Полноте, по кому рыдать из стоящих в толпе? А ему уже все равно. Вот и выходит, что вся ненависть, презрение, отвращение — лишь к самой себе, сладострастное самобичевание, ведь так было приятно, когда он позволял себе шлепнуть по попке: «Глубже, милый, глубже… ну шлепни меня, шлепни, как в той порнухе…»
— Вы забываетесь, — шипит пэр. Скандал переходит дозволенные рамки.
— Kyss mig i arslet! — как можно вежливее отвечаю. Жаль, что в шведском пэр не силен. Сжимаю жалкий кулачишко и бью. С жалкой силой до боли в пальцах. Неуклюжий поворот, падаю, но никто не бросается помочь.
Вожусь в вязкой глине спившейся потаскухой. Память милосердна — она пожирает Теперь, оставляет в нем дыры забытья.
56. Лень
Редкое по своей вдохновляющей силе состояние полного ohuyeniya. Богат язык смыслами — одной лексической единицей можно выразить все. Пошла — pohuyarila, все равно — pohuj, подарить — vhuyachit\, богатство — всего dohuya, pizda — huyepriyemnik. Полное ohuyeniye — лень.
Лень есть мучительная сосредоточенность на главном. Физически — страдание херней. Психологически — барахтанье в мутном потоке сознания. Эмоционально — раздражение от бездарно теряемого времени. Душевно — подводных гад бесшумный ход. Тайная работа, непонятная самому и никому не нужная. Разве что вселенной, ожидающей тепловой смерти. А что? Неплохо. Безделье как способ неувеличения энтропии. Ну и страданий заодно.
Банально. Было. Мысль, пришедшая в голову, принадлежит вам, даже если ее обсосали еще тысячу лет назад. Успокаивающее утверждение, вот только кому они нужны — богатства чьей-то души?
Любовь движет миром, а не только чьим-то членом в чьей-то вагине. Хотя и последнее не так уж плохо. Для мира. Если на член надеть обручальное кольцо и возбудить, то возникнет эффект необратимой эрекции. Ни кончить, ни кольца снять. Неплохая пытка и не самая скучная смерть. Вот и жизнь такова — обручальное кольцо совести на набитой всяческими мерзостями эрегированной душе. Хочешь избавиться от мучительной невозможности разрядиться — режешь собственную душу, выпуская фонтаны крови. Совести больше нет, весь мир в твоих дерьме и сперме, а душа свернулась в поросячий хвостик. Ни в pizdu, ни в Красную армию.
Есть ли у зародышей своя религия, которая хоть как-то объясняет — зачем им нужно отращивать ножки и ручки в утробе матери? Что могла бы такая религия из себя представлять? Ничего кроме глупости: настанет день и вы покините мир сей — юдоль печали и тьмы, схлынут воды и откроется дорога к свету… И будете вы окружены заботой и любовью вашего творца, и сладкий нектар польется в ваш рот… Аминь. И похер, если тебя абртировали, выкинули в мусорный ящик, придушили пуповиной, подбросили. Эмпирические частности, которые не нарушают главного религиозного постулата — все вокруг zayebis\.
Какое счастье в бесплодии! Ни забеременить, ни, тем более, оплодотворить. Живешь как человек, и huj с ним, что подохнешь собакой. Все же лучше, чем мучиться собачьей жизнью ради умирания в окружении детей и внуков, уже отчаявшихся увидеть столь любимое тело засыпаемое могильной землею.
А еще нет иллюзии нужности — спасительной маски, что прирастает к лицу. Все кому-то нужны, словно сугубая утилитарность еще оправдывает хоть чье-то существование. Мы не уверены, что существуем, вот очевидность, которую мало кто соглашается принять и осознать в полной мере.
Хотите знать, что такое потерянный рай? Незыблимая вера в то, что живешь. Живешь не завтра, не вчера, не мечтаешь и не предаешься ностальгии, а ощущаешь каждой клеточкой тела собственную жизнь! Перводокса — феноменологическая структура сознания, крошечная перчинка в вареве мыслей, без которой оно становится пресным, каких бы специй мучений, наслаждений, спокойствия, веры, любви, страха туда бы не добавлялись дрожащей рукой человека.
Странные мысли приходят бессонной ночью. Не впадать в темноту грез наверное не столь уж и безобидно. Что происходит с человеком по ту сторону? Становятся ли все они жителями одной страны, невольными жертвами кровососов сновидений? Почему лишь редким людям дано оставаться по эту сторону сознания?
Если мироздание образуется сплавом материи и сознания, то логично предположить, что и материя обязана периодически погружаться в состояние своеобразного сна, всецело уступая место сознанию. И тогда… Лень. Лень? Что за безумие… Мироздание, заполненное только сознанием, есть лень — отсутствие желания делать что бы то ни было. А что можно делать, когда ничего вокруг нет? Когда все материальное исчезает, проваливается в невидимую дыру и остается пустота? Тут и трансцедентальный идеализм мало чем способен помочь.
А что? Вот взять и написать нечто вроде «Философии лени»: (а) общая проблематика лени и ее решение в работах философов жизни; (б) лень как диалектическое взаимопревращение материи и сознания; (в) лень как двигатель прогресса…
Лень. Фантом мира, который только кажется настоящим, но гибнет и распадается от легкого прикосновения.
Сон. Благотворное временное помешательство. Какое счастье быть лишенной каждодневного возвращения собственной личности — отправляться в поиски чего-то нового, несбыточного, покидать пропыленную одежду собственного тела, а главное — ускользать из капкана чужих представлений, что ежесекундно формуют душу тяжелым прессом, вбивая в неизменный штамп, ускользать в иллюзорную свободу, чтобы вновь и вновь возвращаться, втискиваться в пропыленный, надоевший костюм. Иметь возможность потерять самое себя, но не иметь смелости не найти самое себя.