Девочка, которую нельзя. Книга 2
Шрифт:
— Это нормально?
— Откуда я знаю, — зарделась я. — Ты у меня вообще-то первый.
— Вообще-то ты у меня тоже, — озабоченно нахмурился он. — Ну а что говорит твоя ветеринария? Бывает так?
— В каком смысле — я у тебя тоже?
— В прямом. Ты как чувствуешь-то себя? Может, врача вызвать или… я не знаю… Что в таких случаях делают?
Я прижалась к нему, пряча счастливую улыбку на мускулистой груди, сентиментально шмыгнув носом.
— Правда, что ли? А я думала ты шутил, когда говорил, что девственниц не любишь.
Он обнял
— Чтобы их не любить, их нужно как минимум попробовать, а я к этому просто никогда не стремился. Нет у меня такого загона — чтобы обязательно первым. Это некоторые, как звёздочки на фюзеляж, целочки собирают, а мне не принципиально. Поэтому просто не довелось. — Обнял крепче, зарываясь лицом в волосы. — До тебя.
С этой ночи я пошла на поправку. А на следующий день, по настоянию Игната даже добралась до женского доктора.
— Так бывает, — сказала она, — особенно если плева плотная и разные позиции использовались. Сначала с одной стороны надорвал, потом с другой. Понимаешь, да? Но порывы внешние, соответствуют норме, так что не переживай. Может, покровишь ещё раз-другой, а потом всё нормально будет. А чтобы всё быстрее прошло, не делайте долгих перерывов. Не давай, так сказать, зарастать. — Улыбнулась поверх очков и, стянув перчатки, помыла руки и ушла за ширму, к столу. — Выпишу тебе антисептик, будешь подмываться после каждого акта, пока полностью не заживёшь. И не забывайте предохраняться, если детей не планируете.
Когда Игнат услыхал про «не давайте зарастать» я вдруг поняла, что, кажется, попала — так многозначительно дёрнул он бровью, и закусил плотоядную улыбочку. И не ошиблась. Едва добравшись до хаты, он «обновил меня» в первый раз, ещё через пару часов повторил.
Это было совершенно новое для меня чувство, которое пока ещё не укладывалось в голове полностью — быть с мужчиной. Доверяться ему, послушно отдаваться, прислушиваться к себе, чувствовать его. Я смущалась некоторых поз и наготы, но в это же время меня словно распирало дьявольским огнём, и хотелось ещё и ещё.
Мы занимались этим в машине, в мотелях, и даже умудрились как-то минут на пять занять туалет придорожного кафе. Я ответственно и со всей душой училась минету, Гордеев талантливо и с полной самоотдачей обучал. Преодолевая стыдливость, краснея и изгрызая губы признавалась ему, как нравится мне самой. Иногда он начинал расспрашивать ни с того ни с сего, просто в пути. Я начинала рассказывать, он задавать наводящие вопросы, я отвечать. А он брал вдруг мою руку и клал себе на бедро возле самого паха, а там — всё готово. И мы находили первый попавшийся закуток и дорывались друг до друга.
И кстати, Игнат так и не разболелся. Даже не чихнул ни разу. Зачем тогда говорил, что и так уже заразился — больше некуда?
В конце сентября мы наконец осели в небольшом северном городке, и Игнат сказал, что здесь и зазимуем. Место было тихое, очень провинциальное, но мне так хотелось просто быть с этим мужчиной, и чтобы никто нас не трогал и никогда в жизни не нашёл, что я, кажется, готова бы была и в глухую тайгу уйти на ПМЖ. Лишь бы с ним.
И всё вдруг стало так идеально, что иногда накрывало тревогой — ну не может это продолжаться долго! И первой тревожной нотой в аккорде стал мою рюкзак с вещами, на самом дне которого я обнаружила вдруг грязь. Чёрно-бурая, она пропитала шов молочного кожзама. Я её убирала, вымывала, но она появлялась вновь, словно проступая откуда-то изнутри, из уплотнителя донышка. Однажды мои потуги заметил Игнат, осмотрел рюкзак, недовольно отбросил.
— Выкинь его, новый купим.
— Не хочу я новый! Мне этот нравится! Что это вообще такое? Мазут? Грязь?
— Не знаю. Перекисью попробуй, должно помочь.
Меня как-то непонятно кольнуло в тот момент, но я не придала значения. И лишь вечером, вооружившись уже флакончиком перекиси и ватными палочками вспомнила короткий диалог похитителей на промзоне: «Вот сука! Новые!» — «Перекисью. Пока не засохла»
В груди вдруг колыхнулось что-то удушающее, и я выронила рюкзак. Игнат глянул на меня удивлённо, но увидев рюкзак насторожился вдруг.
— Это что, кровь? — прямо спросила я. И по тому, как резко прочертились желваки на щеках Гордеева, поняла, что угадала. — Откуда? Игнат, чья это кровь?!
Но самое ужасное, что я уже догадалась. А Игнат, хотя ни слова ещё не сказал, уже дал понять, что я права.
Вскочила, в ужасе глядя на милый, молочного цвета рюкзачок, словно он был полон ядовитых змей, или в нём лежала… например голова.
— Это… Это баба Нюра? Её кровь?!
Гордеев откуда-то всегда знал, когда меня нужно обездвижить. Вот и сейчас — не успела я задохнуться от шока, а он уже зажимал меня, нашёптывая:
— Чшш… Чш-чш-чш-чшш… Так получилось, Слав. Непредвиденно. Когда тебя увозили, она уже была мертва. Но не мучалась, клянусь. Там всё было сделано так, чтобы подозрение пало на тебя. Твои пальчики, вещи и инсценировка ограбления бабульки. Это крючок, на который тебя подловили бы, если бы ты снова сумела от них сбежать. Я всё зачистил, теперь тебя там как и не бывало. А рюкзак случайно испачкался. Ты не должна была узнать. Прости…
— Ты… — дрожа задохнулась я. — Это ты виноват! Ты клялся, что никто не пострадает, но… Это твои шпионские игры дурацкие! А баба Нюра… Она-то при чём?!
— Слав, так бывает. Никогда не возможно предусмотреть всё сразу…
— Бывает? Просто «так бывает»? — оторопело шепнула я и вдруг заорала: — Да пошёл ты, Гордеев! Это… Это человек! Живой чело…
Он зажал мне рот, прошипел в ухо:
— Не ори, весь дом слышит. Славка, не ори!
Я замычала, забилась, вырываясь. И он отпустил. Я рванула от него, заперлась в ванной. Сходила там с ума. Выла, зажимая рот, впиваясь в кулак зубами, чтобы никто не слышал. Не могла принять это всё. Не могла смириться. Не понимала, как быть дальше, как жить с этим…