Девочка Лида
Шрифт:
– То есть относительно чего это?
– сухо спросила Агния.
– Да вот отдадите ее... куда-нибудь?
– Теперь куда же отдавать? Весна на носу... Там вот приедет братец... рассудим... с осени что-нибудь надумаем.
– Конечно, конечно, - поторопился согласиться Иван Феодорович, допил свой стакан и начал прощаться.
– Посидите, что ж вы...
– по обязанности удерживала Агния, но сама поднялась с места.
– Благодарю вас, мне еще далеко ехать... Да и устал
– Понятное дело.
– Ну, Литочка, прощай, милая...
– обратился старик к девочке.
– Будь умницей, оставайся с Богом...
– Он взял ее за ручки и наклонился поцеловать. Она вдруг забыла все свое достоинство и, обняв его за шею обеими руками, со слезами и страхом вскричала:
– Иван Феодорович! Не уезжайте! Не оставляйте меня!.. Милый Иван Феодорович!..
– Ну, деточка, ну, милая, что же поделаешь? Надо... нельзя...- смущенно бормотал старик, гладя ее по темной головке и не зная, что ему с ней делать.
В это время раздался сухой и недовольный голос тетки:
– Что это, стыд какой реветь, как малому ребенку! Брось это сию минуту, слышишь!
И бабушка еще сердитее забормотала:
– Вот так, бывало, ревешь-ревешь... где маменька? А откуда ее взять, когда Бог прибрал? Плачь не плачь - ничего не поможет. Уж я ей говорю, говорю, а она все ревет, знай... неслух такая девчонка...
Лита примолкла и, сдерживая рыдания, пошла проводить Ивана Феодоровича. С ним вместе словно навсегда порывалась для нее связь с Киевом, с Соней, с белым домиком...
– Соню... Соню поцелуйте!
– вырвалось у нее опять с отчаянием, и она крепко сжала руки и замерла на месте.
Когда дверь захлопнулась за Иваном Феодоровичем, Литой овладело чувство полного одиночества и бесприютности. Она поглядела на остававшихся в передней женщин, поняв, что теперь она всецело в их руках и зависит от них. И нерешительно стояла, ожидая, что с нею сделают...
На ее немой вопрос ответила Агния:
– Маринушка, устрой, матушка, Мелитину в угловой комнате... или постой, там очень холодно... рядом, в полосатой. Там ей будет отлично. Лушка, вези маменьку. А ты, Мелитина, ступай с Маринушкой, она тебе постелит. Не забудь на ночь-то помолиться... Молитвы знаешь?
– строго спросила она.
– Знаю...
– тихо сказала девочка.
Когда ее называли Мелитиной, ей все казалось, что говорят о ком-то другом. Она не привыкла к этому длинному имени, дома ее всегда звали Литой, Литочкой, а еще чаще - голубенком, рыбкой, птичкой и другими ласковыми именами. А здесь тетя Агния выговаривала так отчетливо и холодно: Ме-ли-ти-на...
– Лампадку ей зажги, а свечей чтобы не жечь позже девяти часов, - распоряжалась Агния.
– Ступайте, а я потом приду, посмотрю, все ли в порядке.
Маринушка пошла в полосатую комнату, за нею Лита, за ними Слюзин внес вещи. Полосатой просторная,
– Вот вам и комната!
– сказала Маринушка.
– Только не шумите и не стучите... чтоб там не услыхали!
– кивнула она головой на забитую дверь.
– А там что?
– с тревожным любопытством спросила Лита.
– Там... да... там тетенька ваша живет, они нездоровы, так их беспокоить не велено.
– Какая тетенька?
– Какая? Такая...
– коротко и недовольно ответила старуха.
– Пожалуйте-ка ваше белье, я разложу.
Лита почувствовала, что расспрашивать не следует больше, и смиренно принялась разбирать свои вещи.
Каждая вещичка, каждая книжка напоминала ей что-нибудь родное и милое - Соню, дорогую бабушку... Она вынула свою куклу. Для кукол Лита давно считала себя большой и уже не играла со своей Белоснежкой - так они с Соней называли куклу. Но сейчас Белоснежка была единственным существом, напоминавшим ей дом и способным вместе с ней перебирать в памяти все, что было; потому Лита крепко прижала к себе куклу, усевшись на пустой чемоданчик, и опять тихонько заплакала.
В комнату вошла тяжелыми шагами тетя Агния и, увидав плачущую Литу, неодобрительно покачала головой:
– Перестала бы ты плакать, Мелитина, можно подумать, что тебя в тюрьму упрятали. Приехала к родным; а будешь умницей, так никто тебя и не обидит.
Исчерпав этими словами свою родственную нежность, тетя Агния посмотрела, в порядке ли все устроено и развешено, затем прибавила:
– Беспорядка чтоб не было, каждой вещи свое место.
Потом показала Лите, как пройти в комнату, где спала Маринушка, и сказала:
– Если что понадобится - спросишь у Маринушки. Ты как встаешь?
– В восемь часов дома вставала.
– Поздно, поздно! У нас в восемь часов самовар на столе; тебя Маринушка завтра разбудит, а там привыкай сама вставать. Ложишься-то рано. Ну Бог с тобой, да смотри не шуми!
И Агния ушла из комнаты, а за нею, засветив лампадку у киота, ушла и Марина, пожелав Лите спать спокойно.
В столовой большие часы в футляре гулко и густо, как погребальный колокол, сыграли "Коль славен наш Господь в Сионе" и пробили девять ударов, - только девять часов, а и в доме и вокруг него было тихо, как поздней ночью.