Девочка моя, или Одна кровь на двоих
Шрифт:
– Ну, не печалься, – убрал начальственный металл из голоса Кирилл Павлович, поняв, что добился своего, – компьютер у тебя с собой, ты со своей группой все время на связи, если что уникальное раскопают, так и быть, можешь поехать. Но это вряд ли, денег нынче мало, работы то и дело останавливают, так что нечего тебе там торчать.
Он порылся в своем органайзере, достал визитную карточку и протянул Машке.
– Вот, звони. Это хозяин «жирной» турфирмы, скажешь, что от меня, он поможет. И все – иди! Чтобы я ноги твоей здесь не видел! –
Хозяин «жирной» фирмы помог, и вчера вечером Мария Владимировна прибыла в пансионат, надежно спрятанный от цивилизации в глубинах России и при этом демонстрирующий достижения той самой цивилизации, от которой удалось сбежать.
Пансионат и усадьба по соседству за высоченным забором.
Странное существо человек!
Старается убежать от людей, машин, грохота и суеты, ищет местечко тишайшее и чтобы никого-никого вокруг, дабы слиться с природой один на один, надышаться-раздышаться, подумать в неспешности. И тут же окапывается, окружает себя полным набором достижений цивилизации, комфорта и с непременным пультиком под рукой.
Хорошо! Выехал на природу, подальше от людей!
«Чего умничаешь? – одернула себя Машка. – Сама-то: «Мне что-нибудь глухое, поближе к природе и подальше от суеты, шума и по высшему разряду». Молчала бы уж! Небось на байдарках сплавляться не потащилась и в палаточку с костерком в чащобе непролазной и с рюкзачком по родным просторам не шастаешь. Сидишь вон в номере люкс, винцо потягиваешь, рассвет наблюдаешь!»
– И что тут у тебя происходит, Мария Владимировна? – спросила она себя в голос. – То детство вспоминаешь совсем некстати, то критике и философствованию предаешься. Сбрендила?
Устала.
И не понимала, что сильно устала. А сейчас вот просто почувствовала.
Такой многолетней, закаменевшей, чугунной усталостью.
И хотя развод оказался легким и как-то между делом, но пять лет не скомкаешь, как ненужную бумажку, и не выбросишь в мусорник. Но она уговаривала себя, что за эти годы сделала о-очень много и о-очень многого достигла, и можно сделать вид, что семейной жизни совсем как бы и не было – и тьфу на нее, небольшая ошибка в процессе работы.
Но тьфу не тьфу, а она себя винила, что не разобралась в людях, позволила унижать и помыкать собой и не спорила, лишь бы не трогали. Винила себя за то, что ни черта не видела и не замечала вокруг, кроме работы, и за испуг свой непомерный после папиной смерти.
Да за все винила!
И ей стыдно было перед самой собой и людьми, что так долго терпела и жила с чужим человеком. Весь месяц после развода она уговаривала себя:
«Забудь. Прости всех и себя в первую очередь и забудь!»
И она старалась, старалась отпустить, забыть: вон в медвежий угол с пятизвездочным – или черт его знает сколько на этом коньячном пансионате звезд – комфортом укатила.
Юра попыток поговорить не бросал – звонил с завидной настойчивостью и регулярностью, намекал
Кто-то засмеялся внизу у входа в корпус, Маша перегнулась через ажурную кованую решетку балкона, посмотрела.
Молодая парочка целовалась на выложенной камнем дорожке, ведущей в сторону пляжа.
Ну вот. Начался новый день.
Значит, так! Отдыхать будем активно! Плавание, длительные прогулки пешком, попробовать кататься на лошадях, на лодке обязательно, и… а «и» она придумает позже, по мере изучения предоставляемых услуг.
Все! Хватит лирики! Одеваться, собираться!
Давай, давай!
В расслабленной позе отдыхающего хищника Дмитрий Федорович лежал на удобном пляжном кресле-топчане в тени большого зонта на краю деревянных мостков, отгородившись от мира темными очками.
Отдыхал, попутно загорая.
Отдыхал – это так, относительно – на столике рядом с высоким запотевшим стаканом ледяного свежевыжатого сока лежали два сотовых и кожаная папка с документами, которые надо прочитать.
Отдыхать так, чтобы не думать о делах, не изучать документы, не разговаривать по телефону, он не очень-то умел.
Но в данный момент расслабился. Удалось.
Папка с документами ожидала, телефоны тоже, сок нагревался, а он смотрел сквозь стекла очков на левый берег, где выше по течению местные мальчишки ныряли с высокой толстой ветки ивы, выпростанной над рекой, как рука просящего.
Мальчишки были маленькие, не больше десяти лет, смеялись, ругались, перекрикивались громкими звенящими голосами и матерились, подчеркивая свое приобщение к «взрослости».
Обманчиво-неторопливые воды реки далеко разносили их голоса.
Река была широкой, глубокой, лениво текла себе, но имела припрятанную обманку в виде подводных быстрых и ледяных, никогда не прогревающихся узких лент течений и стремнин.
Одна из таких лент заворачивала из середины реки, изгибалась петлей, резко сворачивая к берегу, и так же резко уходила назад в глубину, на середину реки, как раз на том участке, который омывал его, Дмитрия Федоровича, пляж. Он попал как-то в эту петлю стремнины, когда плавал, осваивая личную территорию.
Сок нагревался, изморозь на стенках капельками скатывалась, образуя озерца вокруг дна стакана, папка ждала, а он смотрел на мальчишек, полуприкрыв глаза.
Девушку Надю вызывать из Москвы не пришлось.
На следующее утро после его приезда позвонил губернаторствующий начальник местных широт, настойчиво приглашая посетить сегодняшний званый ужин в честь не то чьего-то юбилея, не то врученной непонятно за что и кому награды.
– Вы же известный меценат и благодетель нашей области и, к прискорбию, так редко бываете в наших краях, а мы вас ждем, Дмитрий Федорович! Скучаем. А тут такая удача – вы на отдыхе, а у нас торжество! Приезжайте! Всенепременно приезжайте!