Девочка моя, или Одна кровь на двоих

Алюшина Татьяна Александровна

Ей хотелось высвободить руку и погладить его по лицу, прощаясь. Он что-то говорил, она не слышала – тянула руку из плена.

– Ты мне нужна! Здесь! Немедленно вернись! – Почему-то он очень злился и щурил золотые глаза, словно дрался с кем-то.

«Я ведь ничего такого не сделала!» – хотелось ей сказать.

Он протянул руку и дернул ее за волосы, у нее мотнулась голова, и нитки на лице порвались.

– Маша! Немедленно иди ко мне!!

Он придвинулся близко-близко, смотрел прямо ей в глаза своим злым золотистым

взглядом.

– Слушай только меня! Давай! Ты сможешь!

И снова дернул за волосы.

– Иди сюда-а-а… – позвало серебро, но тише, чем прежде.

– Но он же говорит: «Сюда», – возразила она Диме.

– Никого больше! – приказал Дима.

Ей хотелось к Диме. Ей очень-очень хотелось к Диме!

Паутины тянули, голос звал: «Сюда…»

«Я хочу к Диме!» – возразила Машка голосу и медленно повернулась к серебряному раструбу спиной.

Нитки полопались одна за одной, отпустили ее и пропали в трубе. И сразу стало очень больно – везде-везде. Больно и жарко.

Ей надо отдохнуть.

И кто-то укачивал ее на руках и шептал что-то на ухо.

И это были в этот момент одни на всем белом свете правильные руки и один на всем белом свете правильный голос, который прогнал черную трубу.

– О боже! Зачем я об этом вспомнила! – расстроилась Машка.

Она быстрыми глотками допила вино в бокале.

Она до сих пор боялась еще раз пережить тот бред, помнила, какой животный убивающий ужас испытала тогда. Это сегодня, обладающая знаниями мифологии, мистики, верований и кое-каких тайн и эзотерики древних племен, Мария Владимировна Ковальская четко понимала, что умирала тогда, находилась в безвременном измерении, в которое вломился за ней Дмитрий Победный, чтобы вернуть.

Как он это сделал? Где взял силы, мужество, чувствование, что надо и как делать, в свои восемнадцать лет? И чем таким освящен он, чтобы вторгаться, не убоявшись, в нелюдские дела?

Усадьба смотрела на нее черным квадратом распахнутого большого витринного окна в мансарде под самой крышей. Машка поежилась – после таких воспоминаний любая чернота неприятна. Ей показалось, что кто-то смотрит из окна на нее.

– Да тьфу на тебя, Мария Владимировна! Что ты выдумываешь! – отчитала она себя.

Но сбежала от черного окна и от себя непонятной, быстренько поднявшись с кресла, вошла в номер и повключала весь имеющийся свет, да и чайник заодно.

– Чайку! – бодрила громким голосом Мария Владимировна.

Она смотрела на всплывший вздувшимся пузырем и покачивающийся на поверхности кипятка чайный пакетик в кружке и улыбалась.

Ей было шестнадцать. Целых четыре года она не видела предмет своего обожания – Диму Победного.

Ну, конечно, она приезжала к бабушке летом, но только на половину сезона, другую половину Машка теперь проводила на археологических раскопках.

И ни разочка за три лета с ним не виделась! У Димы проходила своя жизнь, – с курсантскими летними практиками, туристическими походами по стране, байдарочными сплавами по рекам, свиданиями с девушками.

Машке лето было не в лето, море не в море, друзья неинтересны, а жизнь плоха! Она печалилась, грустила, по миллиону раз уточняла у Диминых родителей, когда он вернется, и печально возвращалась в Москву.

Но летом ее шестнадцатилетия они увиделись.

Всего один раз.

За последние полтора года Машка изменилась кардинально, превратившись по всем правилам развития из угловатого подростка, девочки-щепочки в юную красавицу при «хфыгуре».

Папа так шутил:

– Ты теперь, Машка, барышня при хфыгуре!

И все это она знала и сама себе нравилась, носила каблучки, коротенькие юбочки, подкрашивала глазки и училась томным движением руки откидывать волосы назад.

И готовилась к исторической встрече, вот ни на граммульку не сомневаясь, что поразит Диму! Поразит, он в нее влюбится, и далее по сценарию счастливой принцессы с известным счастливым исходом событий.

И поразила!

Первое, что она спросила у встречающей ее на перроне бабушки, когда сошла с поезда:

– Дима здесь?

– Здесь, здесь твой ненаглядный! – смеялась Полина Андреевна. – Здравствуй, внученька! Я тоже здесь!

Весь вечер Машка бегала к дверному глазку при любом шорохе на площадке или звуке открывающихся соседских дверей, высматривая Диму.

И увидела-таки!

Ей хотелось распахнуть дверь, кинуться ему на шею, но у нее был план, продуманный до мелочей, в который никак не вписывались девчоночьи прыжки и крики радости.

Увидев в глазок поздно вечером открывающего дверь своей квартиры безмерно любимого, она беззвучно завизжала от радости и подпрыгнула на месте.

А когда они с бабушкой перед сном пили чай на кухне, Полина Андреевна, сочувствуя внучке, все же огорошила ее известием:

– Машенька, а Димочка женится. У него свадьба через три дня.

– Как свадьба? – не могла поверить в такую несправедливость Машка.

– Так свадьба.

– Нет! – отказываясь понимать, покачала Машка головой. – Не может быть!

– Отчего же не может? – уговаривала Полина Андреевна, посмеиваясь.

– А я?! – обосновала препятствие матримониальным планам Машка.

– А ты для него еще мала. На тебе он жениться не может.

Машка расплакалась и убежала к себе в комнату, уткнулась в подушку и… и передумала плакать, села, вытерла слезы.

– Ничего! Он меня увидит и не женится ни на ком, кроме меня!

Утром она встала в шесть часов по будильнику. Нагладила платье, изничтожив самые малюсенькие складочки и намек на складочки тоже, накрасилась, уложила локон к локону свою непокорную гриву, надела каблучки, взяла сумочку и заняла наблюдательный пост номер один у дверного замка.