Девочка моя, или Одна кровь на двоих
Шрифт:
А Дмитрий Федорович, прислушиваясь к разговору за соседним столиком… медленно сатанел!
Радость, нетерпеливое юношеское предвкушение, воображаемые картины «как это будет», ожидание этого «будет» – все, что горело, звенело, заводило, ждалось в нем, меркло, растворялось, уступая место непониманию и ширящейся злости.
«Вот этот человек был ее мужем? Пять лет!!!»
Он слышал их разговор, но даже Машкины злые, холодные однозначные ответы уже не могли остановить растущего в нем обвинения, закипающей злости и недоумения.
Что! Вот этот надменный, спесивый, недалекий мужик мог стереть из ее памяти его, Дмитрия Победного?! Она могла любить,
Машка вскочила с места и, громко, четко выговаривая слова, что-то говорила злое, Победный уже не слушал.
«Ну, хватит!» – решил он и подошел к ним.
Машкино «нет», которое он прочел во всей ее воинственной позе, лице, глазах, из которых летели обжигающие брызги шипящего серебра, поддало силы раздуваемому костру злости Дмитрия Федоровича. И то, что она согласилась, только когда встрял бывший муж, подбросило дровишек!
Победный, который контролировал всегда себя, свои эмоции, людей, вступающих с ним в контакт, неизменно владеющий ситуацией, отодвигавший чувства и эмоции на задний план, чтобы объективно осмысливать происходящее и держать под контролем, сейчас не осознавал, прав он или не прав, позволяя обвинениям бесконтрольно толпиться в его голове.
Обвинение, злость и разочарование.
Именно! Разочарование! Как обман, как в детстве шутка тупого взрослого, вместо конфетки подсунувшего ребенку один фантик!
И непонимание – как она, Машка, его бывшая Машка, чем бы она ни руководствовалась, могла выйти замуж и жить с таким человеком?!
Краем сознания, еще не затопленного чернушным коктейлем, Дмитрий понимал, что, не владея всей информацией, строить обвинения на собственных эмоциях – не самое умное занятие, и небезопасное к тому же, но остановить растущую и крепнущую в нем злость не мог.
Поэтому был Лев Семенович, облаченный в белое, недоумевающий Осип, который предпочел скрыться с его глаз, подчеркивание своего собственного социального статуса, недовольство самим собой и от этого еще большее погружение в мутную жижу злости.
После первых незначительных фраз, чоканья «за вас – за вас», он спросил, контролируя свои интонации:
– Я отвлек вас от важного разговора в кафе? Что это был за мужчина?
Машка никак не могла взять в толк, чего он злится. То, что злится и не просто злится, а кипит от злости, ей было понятно, как ясный день, – он щурил глаза, золото радужки полыхало, то выплескивая лаву, то придерживая. И она всем своим существом и обостренными нервами чувствовала это пугающее клокотание.
Из-за нее, что ли? Так пардоньте-с! На обед ваш она не напрашивалась, это была его личная инициатива. Что, пригласил и передумал, и теперь деваться некуда?
И разозлилась в ответ: «Ой, да и ладно! Пусть себе злится, мало ли поводов у хозяев жизни злиться!»
– Бывший муж, – ответила ровно, – мы развелись месяц назад.
– Судя по всему, он против, – холодно и малозаинтересованно заметил он так, чтобы поддержать разговор.
– Да какая разница: против, не против! – как о больном зубе, скривившись, сказала Маша.
– Вы переживаете? Обидел? Изменил? – спросил Победный тем же тоном.
Она посмотрела на него, помолчала, отвернулась к созерцанию спасительных речных пейзажиков, мимолетно отметив про себя, что к великолепным блюдам, предложенным на обед, ни она, ни Дмитрий Федорович почему-то даже не притронулись, предпочтя по глоточку потягивать вино и делать вид, что разговаривают о пустяках.
– Да,
– Как-то быстро, Мария Владимировна, через месяц и чужой? – чуть добавил в холодный тон тепленькой водицы удивления Дмитрий.
Машка снова повернулась и посмотрела на него. Дмитрий Федорович сидел откинувшись на спинку стула, нога на ногу, в руке бокал красного вина, в расслабленной, скучающей позе.
Ни поза, ни нарочитая холодность тона Машку не обманули, в нем по-прежнему что-то клокотало, но он держал под контролем свое «варево», хотя на Машку волнами накатывали его эмоции такой силы, что мурашки бежали по позвоночнику.
«Ну, пусть себе!» – снова отмахнулась она мысленно.
– Вы его видели? Оценили?
Он кивнул утверждающе – видел, оценил, но промолчу…
Машка отвернулась – лучше она на реку будет смотреть, так проще и безопаснее!
– Ну вот. А я не видела и не оценила. Я тогда ничего не видела.
Она замолчала. Ей хотелось облечь в слова свое выстраданное понимание, рассказать все Диме, но не Дмитрию Федоровичу, постороннему, не узнавшему ее человеку. Машка вздохнула – все равно он Дима, пусть и ставший другим.
– У меня один за другим умерли все родственники. Папа последним, после его похорон я вдруг поняла, что осталась на свете совсем одна. То есть абсолютно одна: ни друзей, ни подруг, ни родственников – совсем одна. И я так перепугалась! Я всю жизнь жила в семье – бабушки, дедушки, мама, папа. У родителей были прекрасные друзья. И мне казалось, что это навсегда, я чувствовала себя защищенной. И вдруг как голая посреди площади оказалась. Друзей родителей давно раскидала жизнь по другим странам и городам. А кто и умер, они же у меня пожилые были. Да к тому же я всегда очень много работала. Знаете, у нас в науке есть такое понятие «чугунная поясница», это про то, что каким бы ты гениальным ни был, но есть вещи, которые надо тупо «высидеть». Проштудировать, выучить, осознать, запомнить огромное количество научной литературы, учебников – базу и очень много написать. От одиночества и страха я совсем закопалась в работу. Вот тут и появились Юрик и его маман, которая представилась вдовой папиного друга, а я ее никогда раньше и не видела. И все-то мои страхи и незащищенность Владлена расщелкала и умело подвела меня под родство и замужество. А я как зомби тогда была, ничего не соображала. Верите, нет, лежала я как-то на пляже и пыталась вспомнить дату своей свадьбы и саму свадьбу и не смогла. А когда отоспалась – как хомяк все спала и спала, первый раз лет за десять, отдохнула, разум на место и встал, и я увидела и осознала то, что давно должна была увидеть и осознать. И удалила из своей жизни этих чужих мне людей.
– Зачем же вы так много работаете? – плеснул варившегося в нем зелья на Машку Победный.
– А вы разве не так работаете, Дмитрий Федорович?
Он пожал плечами, что, по всей видимости, должно было означать: «Так, но что такое твоя работа и моя».
«Моя» подчеркнуть.
Дмитрий больше не мог удерживать ровный, холодный, отстраненный тон, он и говорить-то с ней уже не мог – зелье доварилось и разлилось, затопив остатки самоконтроля.
«Что значит одна?! У тебя был я! Должна была найти, разыскать! А ты предпочла этого «защитника» дерьмового, мать его! А Диму соседского по ходу работы и жизни забыла с легкостью!»