Девочка Прасковья
Шрифт:
По-моему, дней
двенадцать тому назад в столовке какого-то поселка лесозаготовителей. Помню, тетя Клава тогда сказала еще: «Блинчики-то у них подгорели и кислят малость!» И
верно! Эх, поучились бы те повара стряпать у моей Пятницы! Вот уж классно все
приготовила! Я, забыв о своем животе, так навалился на еду, что Пашка, поглядывая на меня, то и дело улыбалась. А я только чмокал и мычал в ответ.
— Ну, как у тебя живот?
— поинтересовалась
— Твое зелье — супер!
Представляешь, как рукой сняло! Ничего не чувствую. Аппетит вот, пожалуй, только утроился…
— Но ты смотри, особо не
переусердствуй. Постепенно надо… — усмехнулась Пашка.
— Ничего, этого мне не
много… Думаю, все пойдет только на пользу… Разве такая… вкуснятина
навредит?! — кое-как проговорил я, зажевывая увесистый оладушек. — Помнишь, нас
так кормили в поселке у лесорубов? Только у них там жрачка-то вышла гораздо
хуже твоей… Ты — супер! Бабушка учила?
— И бабушка, и мама да и
сама интересуюсь… — отозвалась девчонка, и щеки ее зарумянились от моих
комплиментов.
— Эх, не зря я за тобой
прыгнул с парома! А то бы сейчас давился тостами с джемом и никогда бы такой
вкусноты не попробовал! — мне хотелось говорить этой девчонке побольше добрых
слов. — Представить даже не могу, окажись на твоем месте, ну, скажем, Лизка
Фомкина, давно бы уже с голоду померли! Она только перышки чистить и умеет. А
сведи меня судьба с тем очкариком-следопытом? Пришлось бы хлебать супчик с
паучиными
ножками… — я болтал и болтал, глотая ароматный компот и горячие оладушки, а
Прасковья глядела на меня, держа кружку обеими руками, тихо посмеивалась, а в
глазах ее горели какие-то ослепительно яркие фиолетовые звездочки…
После ужина я ощутил себя
вполне здоровым. Только в животе была тяжесть, но на сей раз весьма приятная. Я
помог Паше убрать со стола и помыть посуду. Мы навели в избушке порядок, а
потом Пятница предложила мне разуться и дать ногам отдохнуть.
Она осмотрела рану на
пальце, промыла ее теплой водой и обработала йодом и зеленкой. Сначала сильно
защипало, но Пашка подула, и все прошло. Фея, да и только!
— Хорошо, что не
загноилась! — сказала девчонка, засовывая окровавленную обмотку в печь.
Потом стала класть на
рану настоящий стерильный бинт.
— Теперь все быстро
заживет! — говорила она, и я в этом уже не сомневался.
— Жаль, «ночнушку»
подпортили! — вздохнул я.
— Ерунда. Она была мне
несколько длинновата. Мамка покупала на вырост…
Мои портянки Пашка тоже
закинула в «буржуйку». Сделала новые обмотки из куска брезента, обнаруженного
ею в сундуке, точнее, это были останки от старого охотничьего рюкзака.
Обуваться я пока не стал, так как мы решили, что пора уже ложиться спать, чтобы
сэкономить и силы, и время для завтрашнего решительного броска к горам. Дождь
не утихал: мелкий, нудный, обложной… Да, я совсем забыл, был в избушке еще
один важный предмет: под потолком висела керосиновая лампа, и в ней еще имелось
немало горючего! Вот, когда стемнело, мы и зажгли это светило прежних
цивилизаций.
Пододвинули к лежанке лавки, разложили сено, постелили на него медвежью шкуру, а под одеяло приспособили ветхую шубейку. Впервые за многие дни мы решили лечь
без верхней одежды! Так как в избушке было жарко, то я разделся до плавок, а
Пашка осталась в «ночнушке», даже свои грязно-белые носочки она постирала и
повесила сушиться у печи. Перед сном Пятница заставила меня выпить еще одну
кружку зелья «для закрепления лечения». И я не мог ей отказать, вспомнив, как
намучился от своей болезни за день. Полюбовавшись на мою гримасу, девчонка тихо
прыснула и, запрыгнув на лежанку, закатилась к стенке. Я загасил лампу, запер
покрепче дверь на лом, крючок и вертушку да еще и лопату подставил. Лишь после
этого тоже отправился на нашу походную кровать.
«Вот и наше брачное
ложе! — усмехнулся я про себя, вспомнив сон. — Пашка — моя невеста!» Скажи
кто-нибудь мне об этом еще неделю назад, я бы его, пусть это был хоть даже сам
Фомка-качок, спустил бы с башни, скинул с парома или засунул с головой в
болото! В лучшем случае только рассмеялся бы в лицо! Но теперь я даже был рад, что нас повенчали, хоть и во сне! Зато какие у нас были свидетели!
Где-то под лежанкой
печально запел сверчок. По окошку тоскливо барабанил дождик. В печурке сонно
потрескивали догорающие дровишки. Во мраке мелькали сине-алые огоньки буржуйки.
Они отражались и на стенке, и на потолке… О такой романтике, что я испытал за
эти пять дней, я никогда даже и не мечтал. Ночь в пещере, ночь в шалаше на
болоте, ночь у костра на лесной поляне, ночь во чреве гнилой сосны и теперь вот
ночь на охотничьей заимке на краю берендеева царства! Да еще в компании с такой