Шрифт:
Ну хорошо, я расскажу вам, почему при виде Девочки меня бросает в дрожь. Почему я терпеть не могу центра с этой толпой, которая пускает слюни, глядя на башню, где она рядом с банкой пива, сигаретами и прочей ерундой. Почему я не беру в руки журналов, зная, что где-нибудь она выскочит в бюстгальтере или пене для ванн. Почему мне противно думать о миллионах американцев, упивающихся ее ядовитой полуулыбкой. Это целая история, и в ней скрыто больше, чем вы предполагаете.
Нет, дело не в том, что я ни с того
У Девочки нет соперниц. Она сверхъестественная. Она неземная. В ней есть какая-то дьявольщина.
Современный человек, — скажете вы, — а намекает на мракобесие, которого давным-давно и в помине нет. Но дело в том, что, доходя до определенной черты, я и сам не уверен, на что я намекаю. Есть вампиры и вампиры, и не все из них пьют кровь.
И вообще, были убийцы или их не было?.. И еще позвольте задать такой вопрос. Почему, если Девочка оккупировала всю Америку, мы о ней ничего не знаем? Почему мы не видим ее на обложке «Тайм» с занимательной биографией внутри? Почему нет статей в «Лайф» и «Зе Поуст»? Очерка в «Нью-Йоркере»? Почему ни «Шарм», ни «Мадемуазель» не сочиняют саг о ее карьере? Не готовы для этого? Черта с два!
Почему ее до сих пор не сняли в кино? Почему о ней не говорят в «Вопросах и ответах»? Почему мы не видим ее на выборах, целующей кандидатов? Почему на конкурсах ее не выбирают королевой какой-нибудь дребедени? Почему мы не читаем о ее вкусах, увлечениях и взглядах на русских — вопрос?
Почему фельетонисты не берут у нее интервью на последнем этаже высочайшего в Манхеттене отеля и не сообщают нам, кто у нее любовник?
И, наконец, — убийственный вопрос — почему ее никогда не рисовали и не писали с нее портретов?
Нет, я не ошибся. Будь вы знакомы с коммерческим искусством, вы бы меня поняли. Все эти проклятые картинки сделаны по фотографиям. Мастерски? Конечно. На них работают классные художники. Вот и весь фокус.
А теперь я отвечу на все «почему». Потому что сверху донизу во всем этом мире рекламы, информации и бизнеса, нет ни одной живой души, которая знает, откуда пришла Девочка, где она живет, чем занимается, кто она такая, и даже как ее зовут.
Вы не ослышались. Более того, ни одна живая душа ее не видит, за исключением несчастного фотографа, который делает на ней бешеные деньги, и который не знает ни минуты покоя, потому что перепуган до смерти.
Нет, я понятия не имею, кто он и где у него студия. Но я знаю, что такой человек должен быть, и я уверен, что чувствует он себя именно так.
Да, я мог бы отыскать ее, если бы захотел. Впрочем, не уверен — к этому времени у нее, возможно, появились новые приемы. А в общем, я и не хочу.
О, у меня не все дома, правда? В атомную эру такого быть не может? Женщины не бывают таинственнее самой Гарбо?
Но я отвечаю за свои слова, потому что в прошлом году я был тем самым несчастным фотографом, о котором только что говорил. Да, в прошлом году, когда первые ядовитые брызги сенсации упали в нашем маленьком, но славном городке.
Разумеется, в прошлом году вы здесь не были и ничего об этом не знаете. Но даже Девочка начинала с малого. И если бы Вы порылись в подшивках местных газет, вы нашли бы кое-какие рекламы, и я сам отобрал бы для вас несколько старых фотографий — думаю, в «Амазонке» они и сейчас в ходу. В свое время у меня хранились горы таких снимков, пока я их не сжег.
Да, деньжат я с нее состриг порядком. Не сравнить, конечно, с доходами нынешнего бедолаги, но мне до сих пор хватает — скажем, на эту бутылку виски. К деньгам у нее было странное отношение. Об этом я вам еще расскажу.
Но сначала немного о себе. На четвертом этаже Хаузер-билдинг, этой крысиной дыры, недалеко от Ардлей-Парк, у меня была студия.
Раньше я работал в студии Марш-Мейсон, но она мне осточертела, и я решил обзавестись собственной. Хаузер-билдинг это просто кошмар — никогда не забуду, как скрипела лестница — но зато дешево плюс дневной свет.
Дела шли хуже некуда. Я был на грани краха. Счета горели. Черт побери, у меня даже на девочек не было денег.
Это случилось в один из мрачных серых вечеров. В доме было очень тихо, а я только что закончил работать со снимками, которые наудачу сделал для «Пояса Амазонки», «Бадфорд Пул» и «Плей-граунд». Моя модель ушла. Некая мисс Леон. Она преподавала гражданское право в школе, а позировала, чтобы подработать, тоже наудачу. Просмотрев снимки, я с первого взгляда понял, что мисс Леон — это не то, что нужно «Амазонке», равно как и моя работа. Я уже собирался плюнуть на все это.
Четырьмя этажами ниже хлопнула дверь, раздались шаги по ступеням, и вошла она.
На ней было дешевое черное платье с блеском. Черные туфли-лодочки. Никаких чулок. И если не считать полотняного пальто, переброшенного через одну руку, эти ее тощие руки были голыми. Тощие у нее руки — неужели не видно, или вы в этом уже ничего не понимаете?
И потом, эта худая шея, длинное постное лицо, спутанные черные космы, из-под которых выглядывают самые голодные в мире глаза.
Вот истинная причина, из-за которой она подстерегает вас за каждым углом — ее глаза. Никакой пошлости, но все равно в этом голодном взгляде секс, секс и еще что-то большее, чем секс. Именно то, чего жаждет человек со дня творения — чего-то большего, чем секс.
Да, ребята, представьте себе — я наедине с Девочкой, в темной комнате и почти пустом доме. Ситуация, которую миллионы мужчин-американцев рисовали в своем воображении с разными причудливыми подробностями. Что я чувствовал? Страх.
Секс иногда бывает страшным. Это обмирание и галоп сердца, когда ты наедине с девушкой и чувствуешь, что вот-вот к ней прикоснешься. Но если на сей раз это и был секс, то что-то к нему примешивалось.
Во всяком случае, я о сексе не думал.
Я помню, что отступил на шаг назад, а рука у меня дернулась так, что фотографии полетели на пол.