Девочка с косичками

Солодов Анатолий Семенович

У Друлинга не было повода для подозрения или даже тени сомнения, но он тем не менее уверил себя в обратном и заподозрил Нину.

«А не подослана ли она ко мне партизанами?» — подумал он и тут же у него родился план, который незамедлительно решил осуществить.

Чтобы выполнить этот план, он вызвал Экерта и посвятил его во все детали своей хитро задуманной ловушки.

Друлинг говорил с Экертом сухо, короткими резкими фразами. Экерт ясно сознавал то, о чём говорил ему шеф, хотя слышал голос его будто издалека, настолько собственные мысли мешали слушать. Думал он о себе. Служа немцам как верный холуй и не жалея ничего

святого на свете для этой службы и подчас не считаясь с самим собой, он никак не мог понять, почему это немец постоянно говорит с ним всегда пренебрежительно, точно видит перед собой не подобного себе, а что-то вроде животного, которого ничем нельзя назвать. Слушая Друлинга, Экерт никак не мог отделаться от мысли, невзначай пришедшей на ум. Голос

Друлинга шероховатый, резкий напоминал Экерту чем-то звук, который раздаётся при досылке патрона в патронник,

— Взрывы в Оболи, Экерт, это не есть акции партизан. Внутри гарнизона действуют другие бандиты. Их надо уничтожить. Ты это сделаешь. Слышишь? Ты и твоя полиция, которая жрёт самогон и ничего не делает. Ты понимаешь, чем это может кончиться, если не выловить бандитов.

— Понимаю, — Экерт поёжился.

— Нет, Экерт. Ты ни черта не понимаешь. Если гестапо возьмётся за это дело, то оно выкинет меня из этого кресла и отправит на фронт, а с тебя спросят по-другому.

Экерту хотелось возразить Друлингу, что тот несправедливо и беспричинно винит его, но, находясь в полной зависимости от немцев, он ничего не мог сказать в свою защиту. Искорка несогласия, чуть вспыхнувшая в его мозгу, тут же угасла, придавленная покорностью. Он чувствовал себя как паук в жестяной коробке, из которой не было выхода, и потому совершенно не мог постоять за себя, когда ему явно угрожали.

— Я сделаю всё, не поскуплюсь собой, господин майор, а выслежу бандитов, — только и сказал Экерт в ответ на угрозу Друлинга.

— Один со своими шавками ты ничего не сделаешь, Экерт, — возразил Друлинг. — Слушай меня внимательно.

На миг он замолк, встал из-за стола, прошёлся по кабинету, постоял у окна, прищуренным взглядом прощупал обольские дома, потом, подойдя к двери и закрыв её на замок, вернулся к своему креслу. Закуривая, он налёг грудью на стол, выкинул из лачки Экерту сигарету. Когда тот поспешно прикурил от его зажигалки, Друлинг шёпотом проговорил:

— Сделаешь то, что прикажу. Слышишь, и никакой инициативы от себя. Это нужно выполнить тонко, без выстрелов. Как это у вас там говорят… Чтобы комар носа не подточил.

— Слушаюсь. — Экерт поспешно кивнул головой и подвинулся ближе к столу. Когда Друлинг подробно изложил суть своего замысла, Экерт ухмыльнулся:

— Добро, закумекано. Настоящим дельцем попахивает.

— Справишься?

_ Исполнить можно. Чувствую, придавим кое-кого к ногтю.

— Подсадную утку подобрать сумеешь?

— Сыщется, Можете надеяться. Есть у меня на примете один щенок.

— Надёжный?

— Я его потрохи насквозь вижу. Довериться можно.

— Гарантии?

— Дезертир, Сбег с фронта. И на чердак заполз. Привык — объявился. Сейчас по девкам бегает. Его отец, между прочим, тоже за Советскую власть кровь не проливал. Щенок в отца пошёл.

— Кто такой?

— Гречухин Николай.

15. НАЖИВКА ДЛЯ КРЮЧКА

Не желая посвящать никого из своих подчинённых

полицаев в хитрый план Друлинга, Экерт решил отыскать Гречухина сам и поговорить с ним наедине, без посторонних свидетелей. Помня предостережение Друлинга, что всё задуманное надо выполнить осторожно и точно, Экерт ждал случайной встречи с Гречухиным где-нибудь в укромном месте. Гречухин нужен был ему до зарезу, а тот, как на грех, не подвёртывался под руку. Друлинг торопил Экерта, и начальнику полиции ничего не оставалось делать, как распустить слух. Сделал это он будто невзначай в разговоре с несколькими жителями посёлка и то с ведома шефа, давшего ему это хитрое задание, что немцы разыскивают Гречухина, подозревая его в чём-то. Отбросив мысль о случайной встрече, Экерт пошёл к Гречухину ночью домой, поднял с постели и увёл в комендатуру, где в тот поздний час никого, кроме двух часовых, — один из которых дежурил на улице, а другой в приёмной, на телефоне, — не было.

Он открыл дверь кабинета, в темноте прошёл к окну, тщательно зашторил его и только после этого включил свет. Гречухин переминался с ноги на ногу за порогом, не решаясь войти. Он опасливо поглядывал на Экерта, мучил себя вопросами: «Что ему от меня надо?» — и нервно мял кепку в руках.

Экерт неторопливо снял пальто, повесил на гвоздь, поправил ремень с кобурой и сел в кресло, притащенное полицаями из школы. За спиной Экерта, на стене, к тёмным грязным обоям был приклеен портрет Гитлера, вырезанный из пожелтевшей немецкой газеты. Лицо Гитлера, одутловатое, дегенеративное с чёрными усиками под ноздрями, было картинно вздёрнуто вверх и резко сдвинуто вбок. Безумные, чуть навыкате глаза глядели на Гречухина в упор, тупо и надменно.

«А чёлка у него как у блатного» — подумал Гречухин и усмехнулся.

— Ты чего, Мишка, там стоишь? — окликнул Экерт Гречухина. — Закрой плотней дверь и проходи сюда.

Гречухин нерешительно подошёл к столу.

— Садись, — Экерт указал на стул.

— Не смею отказаться, господин начальник.

Он сел напротив, на самый краешек стула, заложил ладони рук между коленями и всем корпусом подался вперёд.

— Курить будешь? — Экерт выкинул сигарету из пачки.

— Можно.

Поднося спичку и пристально глядя в небритое и сплюснутое лицо Гречухина, Экерт спросил:

— Ты против немцев где воевал?

— Нигде.

— А в Оболь вернулся зачем.

— Наши отступать стали. Я и вернулся к дому.

— Кто это — наши?

— Ребята из взвода. Их там с гулькин нос осталось. По пальцам пересчитать можно.

— А сейчас чем занимаешься?

— Хвораю. У меня поясница болит.

— Ты мне, Мишка, мозги не дыми. Хочешь отлежаться? Не выйдет. Я с тобой в бирюльки играть не стану. Церемониться тоже. Немцы тебя в айн момент шлёпнут, как узнают, что ты против них воевал! Так что не вертись. Нет у тебя выхода. Выбирай.

— Чего?

— Либо щи — кашку, либо свинцовую пуляшку…

— Кашка лучше.

— То-то же… Дельце мне одно провернёшь, пронюхаешь кое-что. Понял?

— Можно.

— Давно бы так. А то юлил туда-сюда. Ни нашим, ни вашим… Отец у тебя умней был. Он завсегда знал, кому служить.

Гречухин сплюнул на палец, пригасил сигарету и положил в пепельницу на столе.

— Да я что… — поспешил оправдаться он. — Я ничего. Только неожиданно для меня всё это. Ведь я никогда таким делом не занимался.