Девочка-тайна
Шрифт:
– Настоящий гот никогда не признается, что он гот. Вот такое у них правило, – сообщил Оле Сашка, глубокомысленно подняв палец.
И тоже умчался – после долгого поцелуя, за которым не должно следовать ни прощальных речей, ни объятий, шагнул в темноту и растворился. И Оля побежала в подъезд. Такого потрясающего, такого мощного по ощущениям и невероятного по событиям дня в её жизни не было ни разу. Оля всегда знала, что ей будет везти в любви – но чтобы так!..
За прогул уроков Марина Сергеевна влепила в дневники Сашки и Оли по замечанию. И Гликерии тоже. А рядом пометила: «Прошу родителей
– К сожалению, моя мама не сможет в ближайшее время посетить школу. Но она вот здесь… Она вам здесь написала. Вы прочтите…
Марина Сергеевна открыла дневник. И под своим замечанием, сделанным красной ручкой, увидела несколько строк.
«Уважаемая Марина Сергеевна, пожалуйста, извините, но я не могу выбрать время для визита к Вам. См. продолжение в записке…»
– Вот записку тут ещё мама передала, – добавила Гликерия, протягивая сложенный пополам листок бумаги Марине Сергеевне, которая на своём, физическо-ученическом языке вполне могла бы сказать, что от удивления её просто «закоротило».
Всё тем же крупным уверенным почерком мама Гликерии извинялась и обещала посетить школу – например, в рамках ближайшего родительского собрания. Посетить непременно. Не-пре-мен-но! И всё обсудить. А пока – спасибо и до свидания. Плюс благодарность за бдительность.
В конце стояли эргономичная подпись, фамилия, имя, отчество и вчерашнее число…
Вот это да! Мамаша покрывает дочку.
Марина Сергеевна нахмурилась и, изо всех сил стараясь держать себя в руках, произнесла:
– Назови мне, пожалуйста, номер своего домашнего телефона. Я поговорю с твоей мамой.
В ответ Гликерия пожала плечами и заявила:
– Но у нас дома нет телефона.
– Тогда мо… – начала Марина Сергеевна и осеклась. Потому что прекрасно знала: если родители не оставляли сами учителям номера своих мобильных телефонов, требовать у них подобную информацию было запрещено – вмешательство в частную жизнь.
– А мобильный она даёт только тем, кому сама захочет, – пояснила Гликерия и, вытащив из сумки коммуникатор, набрала номер. – Но я могу вас соединить. Хотите поговорить?
Да, эти люди умели за себя постоять. Марина Сергеевна чувствовала себя дурой – неотёсанной провинциальной дурой, которую сейчас снова поставили на место. Её унизили – высокомерной запиской как будто щёлкнули по носу, а не допустив в число счастливчиков, которым позволено звонить недосягаемой маме по телефону, просто размазали по паркету. Конечно, у Марины Сергеевны мелькнула мысль, что всё это она сама себе накручивает – из ставшего привычным самоуничижения. Но мысль быстро растворилась – в потоке тоже ставшего привычным раздражения.
– Нет, не хочу, поговорим на собрании, – всё же найдя в себе силы, сумела проговорить Марина Сергеевна. И даже махнула рукой, точно избавляясь от назойливой мухи. Она не имела права сдаваться.
Гликерия коротко кивнула и, по своему обыкновению, видя, что учительница больше не продолжает с ней диалога, развернулась и ушла.
Да, Гликерию не интересовали страдания молодой учительницы. Наверняка она о них даже не подозревала. А интересовали её степь и гряда полустёртых курганов, морской берег, скалы с причудливо выбитыми в них пещерками – то заливаемыми водой, то пустыми и гулкими. Там она и проводила время, Соколова Оля с верным Сашкой сопровождали её.
Они карабкались по осыпающимся каменным глыбам, добираясь до намеченных Гликерией вершин – и, стоя там, на доминирующей высоте, смотрели то на раскинувшийся пёстрым платком город, то на степь, то в туманную морскую даль.
У Гликерии оказалось ещё одно замечательное свойство – она умела быть рядом и отсутствовать одновременно. Оля была счастлива своей любовью – и ни она, ни Сашка не чувствовали, что с ними третий лишний. Всё необыкновенное и величественное, опасное, прекрасное, что находила Гликерия в их краях, как казалось Оле, наполняло их души ещё большей любовью: поднимались ли они на открытый всем ветрам древний курган, пробирались ли по заброшенной каменоломне, обнаруженной во время скитаний по скалистому берегу, жгли ли костёр в живописных развалинах. Поцелуй после бешеной гонки на мотороллерах по степи был не менее восхитительным, чем тёмным вечером под восходящей луной.
И музыка – прекрасная музыка, которую любила Гликерия и которую она в большом количестве охотно перекачала своим друзьям, сопровождала их. Оля слушала её дома, удивляя родителей непривычными звуками, доносящимися из комнаты. А Сашка так вообще с плеером не расставался. То, что под эту музыку создавала теперь Оля на занятиях в художественной школе (хоть преподаватели и заставляли вытаскивать наушники из ушей), получалось необычным – более утончённым, тревожным, немного мрачным – но с ощущением пусть смутной и призрачной, но всегда светлой надежды. То ли на чудо, то ли на что-то иное, чему не сразу подберёшь объяснение. Педагоги хвалили Олю – и удивлялись. Живопись и особенно графика девочки приобретали собственный стиль – а это для ученицы выпускного класса было очень и очень неплохо. Несколько раз даже речь заходила о продолжении образования: будет ли Оля поступать учиться по специальности? Если да – то по какому направлению и куда? Оля не могла пока разобраться в себе. Она работала – и она была влюблена.
Из самого чёрного мрака лучше всего видно яркий костёр; окружённое тёмным пространством космоса, светит прекрасное солнце; самая непроглядная тьма – перед рассветом. Так и любовь, казалось Оле, невозможна без мучений, потери и обретения. Чем больше ждёшь и тоскуешь – тем радостнее быть вместе. Об этом и были её картины, и их главными персонажами являлись девушки – прекрасные, влюблённые и ждущие, в средневековых или совершенно фантастических одеждах. И их юноши – сильные, благородные, наверное, готичные. Но скорее просто романтические, как вслед за Гликерией объясняла себе Оля.
Поздно вечером, укладываясь спать, Оля по сто двадцать пятому разу слушала особо полюбившийся ей альбом Lacrimosa. К ней в комнату заглянула приехавшая в гости мамина сестра – и Оля вспомнила: духи! Точно такие же духи, какими всегда пахло от модной и милой Милы, были у Гликерии! Пять секунд на вопрос-ответ понадобилось Оле, чтобы узнать, как они называются и что за аромат составляет его основную ноту. Аромат пачулей составляет – хе-хе… Ещё пять на то, чтобы подумать: мистика! Именно про тётю Милу Оля придумывала в детстве, что она – гадалка-колдунья из московского магического салона! Вот какое совпадение. И всего секунду Оля потратила на то, чтобы прийти к выводу – всё это не случайно.