Девочка, ты попала
Шрифт:
Стоит переступить порог преподавательской, как на меня сразу обращаются все взоры. Даже физрук, который обычно никогда не отрывается от чтения своей газеты, смотрит на меня таким странным взглядом, что по коже пробегают мурашки.
— Всем добрый день, — тихо произношу я.
Каждый раз, когда нахожусь в преподавательской, из меня будто всю энергию высасывают. Для большинства я все та же молодая своенравная студентка, которая любила встревать в споры с преподавателями и доказывать свою точку зрения.
— Агата Сергеевна, — медленно растягивает мое имя Анна Дмитриевна.
Она словно
Интересно, она уже доложила ректору о том, что видела нас с Орловым? Хотя глупый вопрос. Наверняка бежала так, что чуть туфли не задымились.
— Слышала ваша лекция прошла не совсем удачно, — она перекидывает ногу на ногу и постукивает пальцами по коленке.
— Возможно, вам показалось. Все же за закрытой дверью слышимость плохая, — спокойно отвечаю я.
Надоел этот детский сад.
По комнате раздается пара смешков, но они смолкают так же быстро, как и появляются, когда надзирательница впивается в присутствующих взглядом.
Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но раздается скрип двери и мне не надо оборачиваться, чтобы понять, кто пришел.
Николай Викторович откашливается и, пройдя в центр комнаты, поворачивается ко мне лицом. У него такой поникший вид, что мне становится, искренне жаль этого человека. Он всегда по-доброму ко мне относился. Взял на работу, закрывал глаза, когда в самом начале у меня возникали некоторые проблемы со студентами. Да что уж говорить, он лично хлопотал, чтобы меня взяли на это место, так как еще в студенческие годы не оставался равнодушным к бедным студентам, проживающим на одну стипендию.
Я понимаю, что он хочет сказать и как тяжело ему это сделать, поэтому легонько улыбаюсь, показывая, что все нормально.
Наверное, так и должна завершиться эта глава моей жизни.
— Агата… — он откашливается и поправляет свой галстук, который немного съехал в сторону. — Сергеевна, мне очень жаль, но нам придется с вами попрощаться. Отношения между студентом и преподавателем неприемлемы в нашем университете.
— Я все понимаю, — грустно улыбаюсь.
— Мне, правда, жаль. Вы очень хороший специалист.
— Бога ради, Николай Викторович, — встревает стерва. — Она обманывала нас на протяжении сколького времени. Это же надо закрутить шашни с Матвеем Орловым. Да его отец в гневе! Финансирование висит на волоске!
Значит, не только она приложила руку к моему увольнению. Что ж, значит, так тому и быть.
Николай Викторович бросает на нее тяжелый взгляд, от которого еще не высказанный яд Анны Дмитриевны остается при ней. Надеюсь, она им захлебнется.
— Не беспокойтесь, — перекидываю сумку на руку и смотрю на него с улыбкой. — Мне давно надо было это сделать.
— Агата, я напишу тебе хорошее рекомендательное письмо.
— Не стоит. Думаю, мне нужно вынести собственный урок и понять чего я хочу на самом деле.
Нет никаких прощаний или заверений, как всем жаль. Я с гордо поднятой головой покидаю преподавательскую, а следом и стены университета.
В голове почему-то, словно колокол звенит голос Орлова-старшего, когда он говорил, как разрушит мою жизнь. И сейчас я ему благодарна. Он превратил ее в пепел, но так проще возродиться.
Сажусь в машину и открываю все окна, чтобы прохладный осенний ветер заполнил салон и забрал часть боли с собой. Кладу свою сумку на заднее сиденье и замечаю подарок Матвея.
Включаю фотоаппарат, прокручиваю снимки, которые успела заснять. На каждом Матвей. Его сияющий взгляд, беспечная улыбка и эти проклятые ямочки, которые сводили меня с ума.
Если сегодня мне суждено начать все сначала, то я хочу оставить прошлое в прошлом. И начну я с Орлова.
Глава 69 — Диана
Я сижу на детской площадке уже почти два часа. Отталкиваюсь ногами о землю, сжимая крепко поручни. В округе никого нет, так пусто, что хоть вой. И я вою, склонив голову, тихонько всхлипываю, не представляя как быть дальше. Мне плохо. Больше нет слов для описания моего состояния. Я хочу отмотать время вспять, наверное, к самому рождению и попросить маму сделать аборт. Если вспомнить всю мою жизнь, было ли в ней что-то светлое? Я не помню, как бегала с соседскими детьми, играя в “казаки-разбойники”, не помню, как пыталась готовить, раскидывая по всей кухне муку. В моем прошлом нет семейных посиделок, с радостными голосами… мы даже на новый год не менялись подарками.
Моя жизнь — какой-то бестолковый фантик от конфеты, который выбрасывают люди, когда начинка была ими съедена.
У меня нет ничего, за что хотелось бы ухватиться. Это больно. Страшно. Это напоминает болото, когда ты просто не в состоянии выкарабкаться обратно.
Я снова шмыгаю носом, отталкиваясь сильнее. Качели поднимаются вверх и в какой-то момент, я соскальзываю с сидения. Коленки в крови, ладони стесаны. И когда качели летят, ударит меня по затылку, я понимаю, что вряд ли увернусь, но… Неожиданно появляется Кирилл и не дает мне почувствовать еще одну порцию физической боли.
Глаза его округляются, он тут же садится на корточки, вытаскивает из кармана платок и начинает отряхивать с моих рук грязь.
— Не трогай, — дикой кошкой скалюсь я, пытаясь оттолкнуть Беркутова. Но он лишь крепче сжимает мою кисть, словно не слышит или не планирует слышать.
— Не трогай, Кирилл! Я же просила! — снова крик, теперь уже вместе со всхлипом… унизительным, в котором ни грамма гордости.
— Кирилл!
— Хватит! — Беркутов говорит это так жестко, что я, в самом деле, замолкаю, пораженная увидеть его таким. Он строгий, серьезный, не такой как обычно. — Надо убрать грязь, чтобы в рану не попала зараза. Не дергайся.
— Может, еще ударишь? — тихонько спрашиваю, перестав уже чему-то удивляться. А вот Кирилл наоборот шокируется моим вопросом, он поднимает голову, и я по глазам вижу, что задела его своими словами.
— Совсем уже? — откинув мою руку, Беркутов садится на землю, вытянув ноги. Он проводит рукой по волосам, так словно пробежал три километра и порядком устал. — Я что такое дерьмо, по-твоему?
— А разве мстить, используя человека — это… нормально?
Мое сердце замирает, и тогда, чтобы не поддаться очередной волне боли, которая вот-вот накроет, я кусаю губу.